Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

Размышляя над причинами очередной неудачи европеизации России, Поджио приходит к мысли, что пропасть, отделяющая Россию от Европы, не может быть преодолена только политическим или культурным путем. Прежде необходимо достигнуть определенного уровня экономического развития: «Хочу и только видеть Россию государством промышленным и потому независимым, самобытным»[885]. Самобытность и независимость связываются не с ориентацией на национально-культурные традиции, а с экономическим ростом. При этом речь идет не о механическом перенесении в Россию отдельных достижений Запада, а об усвоении самого опыта европейского социально-экономического развития. Европеизация понимается Поджио не как заимствование уже готовых результатов западного прогресса, а как путь. Перепрыгивать через ступени здесь так же вредно, как и стоять в стороне от общеевропейских процессов.

Характерна реакция Поджио на строительство железных дорог в России. В прогрессивности этой меры в России мало кто сомневался. Для многих западников железнодорожное строительство было предметом особой гордости. Однако, в отличие от них, Поджио исходил из того, что условия для функционирования железных дорог в Европе и в России различны: «Когда явился Стефенсон, он застал Англию, Фр[анцию], Бельгию, Америку на высшей ступени мануфактурной! При тех ли мы находимся условиях, и не должны ли мы с развитием таким быстрым дорог развивать наравне в таком же усиленном размере и земледелие, и промышленность особенно». Понимая, что «железные пути выражаются следствием уже достигнутой такой-то степени гражданственности, мануфактурной, земледельческой промышленности, без которой никакие искусственные двигатели не помогут», Поджио считает их строительство результатом ложно понятой европеизации, которая, как и петровские реформы в свое время, тяжело ляжет на плечи народа: «Принимать жел[езный] путь за цель первостепенную помимо других; воображать, что только его одного у нас не доставало, чтобы возвести нас на уравнительную степень с опередившими нас прочими народами по приговору истории, воображать, говорю я, что это панацея против всех наших недугов и недостатков, что с появлением ж[елезных] д[орог] исцелятся не только язвы наши, но что весь организм забьется новой жизнью, – это чисто бред заносчивых умов, болезненно отозвавшийся в припадках железофилия!»[886].

Парадоксальным образом в железнодорожном строительстве в России Поджио видит не прогресс, а стагнацию, обнажающую неподвижность хозяйственного организма страны. Европеизация, по его мнению, должна измеряться не только уровнем европейского развития, но и теми реальными экономическими, социальными и политическими условиями, в которых находится Россия. В противном случае сближение с Европой примет насильственно-подражательный характер, обнаруживающий лишь азиатскую дикость.

Внимательно следя за европейскими событиями, Поджио напряженно размышлял о том месте, какое должна занять Россия в обновляющейся Европе. Традиционная внешняя политика России в том виде, в каком она сложилась со времен Петра I, внушала ему опасение своим грабительским характером: «Всякое нарушение прав народных я считаю разбоем; в каком бы размере оно ни совершилось и какими победами ни освящалось не совсем христолюбивое русское воинство! К чему, спрашивается, ходили вы и по Польше, и по Германии при Елизавете? А в Италию-то, в Италию? Разве не для того, чтобы поразбойничать? Какою политическою или чисто государственною причиною можете вы оправдать свое хищничество и в Польше, и в Турции? К чему все эти завоевания, которые вас не усиливают, а расслабляют? Не имея Польши, вы побороли самого Наполеона и взяли Париж – с Польшею вы привели врага в Севастополь, отдали свое море и о сю пору не могли изорвать в клочки бумагу, обветшавшую от времени и свидетельствующую о вашем политическом упадке!»[887]. Географическое расширение России при политической и экономической отсталости от Европы Поджио оценивает не как плюс, а как минус: «Экая дурища. Како раскинулась, а у себя-то что?»[888]

Не более удачной представлялась Поджио и внешняя политика Александра I, который так же, как его предшественники, грубо попирал народные права и лицемерно прикрывался христианской фразеологией Священного союза. Священный союз Поджио уподобляет упоминавшемуся выше Пильницкому союзу, спровоцировавшему кровавый исход Французской революции. Однако сам Александр I Поджио представляется фигурой не столь однозначной. Его феномен декабрист описывает как парадокс. Как и деятельность Петра I, метаморфозы александровской политики Поджио отказывается объяснять чисто рациональными причинами. Он не находит достаточных объяснений тому, как «бывший освободитель народов сбрасывает вдруг ненужную, носимую им личину либерализма и примыкает к сонму нечестивых!».

Парадокс в том, что сам Александр был весьма последователен в своей деятельности. Освободив европейские народы от наполеоновского господства, он становится во главе им же придуманного «братства царей» (Священного союза), чтобы охранять европейских монархов от их же народов. «Чтобы быть последовательным, он должен дружиться с отъявленным злодеем (т. е. Меттернихом. – В. П.) и волею-неволею поддерживать, содействовать делу виселиц, расстреливания, заселения темниц и пр.». Подчиняясь принятой им же логике, Александр, «забывая свое назначение, свое величие, поддается Метерниху, делается его агентом». Такой метаморфозе во многом способствовала ситуация внутри самой России, где отсутствовало общественное движение за народные права, потрясавшее в то время все части Европы. Это, в свою очередь, способствовало тому, что Александр I бросил Россию для Европы. Его феномен в описании Поджио в чем-то противоположен Петру, который, оставаясь сам варваром, пытался европеизировать Русь. Александр же, «оевропеизировавшийся в ущерб некогда своей России», встал на сторону уходящих в прошлое абсолютистских режимов и в этом смысле пытался на Европу перенести русский политический застой. Результатом такой деятельности было «заложение того чувства ненависти, которым и поднесь дарит Европа Россию!»[889].

Ситуация в Европе середины XIX в. характеризовалась сложным переплетением национально-освободительных, интеграционных и революционных идей. Перипетии европейской политики у Поджио вызывали неоднозначные оценки. В современной ему ситуации 1860-х гг. он видел прямое продолжение тех процессов, которые начались с эпохи Французской революции. Считая, что законы истории неизбежно ведут к освобождению человечества, Поджио склонен усматривать в том, что препятствует этому движению, действие случайных факторов, обусловленных злой волей отдельных людей. Одним из примеров является Наполеон I, который начинал как революционер, и в этом качестве ему сопутствовал фантастический успех. Но «Наполеон не понял духа времени, не понял своего назначения и пал, как падают и все строители на песке, т. е. на властолюбивом бесправии». И в этом смысле «Наполеон был чисто произведением случайным случайных обстоятельств»[890].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});