Олимпия Клевская - Александр Дюма

Что ж! Из этих трех экю — случай невероятный, а все же надеюсь, что читатель мне поверит, как только я это ему скажу, — Баньер нашел способ кое-что выкроить на пару башмаков.

Домашние туфли бедняжки Марион сделали все, на что способны были эти славные туфли: они продержались первые двадцать льё пути, после чего задники и подметки разлетелись в разные стороны.

Ну а питание меньше всего беспокоило Баньера. Он жил за счет виноградников, ореховых деревьев и лещины; потом, коль скоро для всякой доброй трапезы необходимы овощи, выдергивал на первом встречном поле какую-нибудь морковку или луковицу, зачастую навлекая на себя пронзительные крики поселян, но когда он говорил поселянам, а в особенности поселянкам, что голоден и совершил эту маленькую кражу только потому, что очень хотел перекусить, тот или та, кому он объяснял это, начав с брани, кончали тем, что делили с ним свой хлеб.

Так он жил, прося приюта в хлевах и сараях, а если ему отказывали, ночевал под открытым небом, в каком-нибудь стогу сена или под деревом с густой кроной.

Это был единственный открытый Баньером способ избежать нежелательных приключений и женской благосклонности.

Ибо, надобно заметить, где бы ни появлялся этот бедняга, он мгновенно внушал женщинам пылкую страсть.

«Увы! — говорил он себе, грызя свой скудный обед. — Зачем вместо того, чтобы притягивать сердца, я не стал магнитом, притягивающим металлы? Я был бы сейчас богачом, имел бы больше чем нужно, чтобы выкупить Олимпию, будь она даже в гареме великого султана и потребуй он за нее столько же, сколько Мурад потребовал у герцога Бургундского за свободу графа Неверского».

От случая к случаю Баньер, сам того не сознавая, проявлял начитанность. Это были плоды того начального обучения, какое он прошел в обители иезуитов.

Через неделю такого пути, требующего жесточайшего упорства, поглядевшись наподобие Нарцисса в прозрачное, зеркало ручья, Баньер заметил, что его борода изрядно похожа на ту, которую носил Полифем.

Тогда нашему путешественнику во что бы то ни стало захотелось побриться. Итак, он встал, прежде запив свой скромный завтрак несколькими глотками родниковой воды, направился в ближайшую деревню и зашел к цирюльнику, чтобы сбрить бороду.

Потом, пока его брили, Баньер, желая хоть что-нибудь сказать, спросил:

— Что это за селение, друг мой? Цирюльник, порезав ему кожу, ответил:

— Деревня Вертю, сударь.

— А сколько отсюда льё до Парижа? — полюбопытствовал Баньер, пытаясь, что было не просто, краем глаза рассмотреть капельку крови, выступившую у него на подбородке.

— Два льё, сударь, всего два маленьких льё. Брадобрей назвал льё маленькими, ибо, порезав Баньера, считал себя обязанным в виде возмещения сказать что-нибудь приятное.

От радости Баньер даже подпрыгнул. Он был далек от предположения, что Париж, скрытый от его глаз пеленой утреннего тумана, может оказаться так близко.

Париж хорош для богачей, но, пусть даже меня сочтут сочинителем парадоксов, я все равно не перестану утверждать, что для бедняков он еще лучше; однако самое беспримерное очарование имеет Париж для искателей приключений, которые, подобно г-ну Баньеру, являются сюда, чтобы закинуть свою сеть в это бездонное море, надеясь вытянуть жемчужину, подхватить клад.

Вступая в пределы столицы, Баньер располагал одним экю; к несчастью, он имел также бархатную куртку и канифасовые кюлоты.

Возможно, пытливым умам небезынтересно было бы узнать, каким образом наш герой выберется из подобного нелепого наряда, и те, кто видел, как он его надевал, должно быть не без истинной тревоги ждут, как ему удастся разоблачиться.

Приподнимем же уголок занавеса. О сударыня, вы смело можете смотреть, будь вы хоть так же чрезмерно стыдливы, как сама г-жа де Ментенон! Не беспокойтесь, все будет вполне пристойно.

Следует сказать, что сначала, оказавшись в предместьях, наш драгун не слишком выделялся среди толпы: Париж кишит оригиналами. К тому же, как было сказано выше, Баньер прибыл утром, — так вот, по утрам множество мелких государственных служащих или подручных лавочников, весь этот смиренный люд высыпает на улицы, спеша запастись продуктами для завтрака, причем каждый появляется перед своими согражданами, не церемонясь, в тех одеждах, которые трагедия благородно именует простыми. (Смотри в «Британике» Расина.)

Однако в сравнении с тем простым нарядом, в котором Юния предстала перед Нероном, наряд Баньера стоит признать сложным.

Итак, пока он пересекал предместье Сен-Марсель, все шло хорошо, но едва лишь наш драгун достиг улицы Лагарпа, прошел через мост Сен-Мишель и вышел на улицу Сен-Дени, он тотчас понял, до какой степени необходим для осуществления планов, кипевших в его мозгу, приличный вид.

Однако, чтобы раздобыть пристойную одежду, требовалось, по меньшей мере, шесть экю, именно та сумма, которую он хотел оставить Марион и которая была вдвое больше той, что Марион оставила ему.

Итак, Баньер ничего не мог сделать, имея ровным счетом один экю.

Это не помешало ему заметить в лавке старьевщика висевший на крючке баракановый камзол.

Как известно, обычай старьевщиков — добиваться, чтобы покупатель оплатил разницу даже в том случае, если он меняет хорошую вещь на плохую или вещь посредственную — на ту, что еще хуже.

А здесь-то был совсем другой случай. Куртка маркиза делла Торра была из разряда таких рубищ, что хуже некуда. Но Баньер родился в сорочке. Совсем уж было собравшись Убить мужчину-старьевщика, чтобы добыть себе одежду, он, по счастью, вместо этого столкнулся с женщиной.

В противоположность негритянке капитана Памфила, оказавшейся на поверку мужского пола, старьевщик Баньера оказался старьевщицей.

Наш герой приветствовал ее самым галантным образом: театр приобщил его к искусству блистательного появления на сцене. Торговке было лет тридцать, иначе говоря, она была еще молода; к тому же, она была почти красива. При виде этого красавчика, столь явно смущенного своим щегольским видом, она ему улыбнулась.

Баньер высказал свою просьбу и с жестом полукомической мольбы протянул ей свой единственный экю в уплату за баракановый камзол.

Старьевщица еще раз пригляделась к нему, еще раз усмехнулась и, обойдясь без замечаний, сняла камзол с крючка и подала Баньеру.

Он попросил разрешения пройти в глубину ее лавки, и это было ему позволено с улыбкой, еще более многообещающей, чем две первые.

Но Баньер, умудренный опытом, принял решение отныне не обращать внимания на все эти улыбки.

Итак, он прошел в заднее помещение и заботливо прикрыл за собой дверь. Две-три секунды спустя беглец вышел оттуда, довольный, что наконец он одет по-летнему, хотя время года, подобно ему самому, все эти дни не стояло на месте, так что, пока ему пришлось добираться до Парижа, в природе настала осень; но он все-таки выбрал баракан, ибо его канифасовые кюлоты с этой тканью сочетались лучше, нежели с драпом или бархатом.