Место, где зимуют бабочки - Мэри Элис Монро

– Но ты задала мне один вопрос, – напомнила ей Марипоса, – и я готова ответить тебе на него.

Луз бросила на нее быстрый недоумевающий взгляд. О чем таком она ее спрашивала? Она помнит только свою слепую ярость, и ничего больше, слов не помнит, тем более вопросов… Она была как одержимая.

– Ты спросила, есть ли у меня нечто такое, что я могла бы дать своей матери в качестве подношения, – проговорила Марипоса в ответ на ее недоуменный взгляд. – Нечто очень важное для меня. Так вот. Я дала ей тебя!

Луз отпрянула и замахала руками, словно пытаясь поставить новую запруду на пути стремительно вырывающихся из-под контроля чувств.

– Не хочу! Не хочу больше ничего слушать! – закричала она. – Хватит! Хватит с меня! Я больше не вынесу! Перестань со мной разговаривать!

– Ты должна, Луз! Сейчас ты должна быть сильной, как никогда. Ради твоей покойной бабушки… ради себя самой, наконец. Пожалуйста, Луз! Сделай, как я прошу. Нам уже давно нужно было поговорить с тобой по душам.

– Наверное, ты права, – судорожно дернулась Луз и обхватила себя руками. – Но сейчас слишком поздно.

– Не поздно, поверь мне. И для более тяжелых вещей не существует такого ценза, как опоздание. Раз мы с тобой живы – значит, не поздно. Ты даже не представляешь себе, Луз, как мне было тяжело все это время находиться рядом с тобой.

В глазах Луз застыли удивление и обида, но она словно рот заперла на замок, боясь сорваться, слететь с катушек.

– Да, тяжело, – говорила меж тем Марипоса. – Видеть тебя каждый день и понимать, что я недостойна быть рядом… Ведь я совершила такой ужасный поступок – я бросила тебя, маленькую! Переложила ответственность за тебя на бабушку. А ведь это я должна была растить тебя и направлять во взрослую жизнь. Но вместо этого поддалась порыву и превратила свою жизнь в ад, опустилась до такой степени, что стыдно и вспоминать об этом. Меня все время мучил дичайший стыд. Мне было стыдно позвонить вам, написать… Пойми, пожалуйста, это… Я абсолютно искренне полагала, что будет лучше, если ты будешь считать, что я умерла, что меня попросту больше нет, чем ты узнаешь, какая я. Да! Я не заслуживаю прощения своей покойной матери. И твоего прощения тоже. Но я просто прошу меня выслушать… Не откажи мне, пожалуйста, в этом праве… Права последнего слова не лишают, даже оглашая преступнику приговор…

Марипоса подошла к окну и, слегка отодвинув тюлевую занавеску, выглянула на улицу.

– Сколько раз я хотела покончить с собой… Но лишь одно желание удерживало меня от того, чтобы наложить на себя руки. Я лелеяла в сердце надежду, что когда-то увижу тебя. И это помогало мне жить дальше в самых невероятных условиях и выбираться из самых немыслимых передряг. – Марипоса отвернулась от окна и снова посмотрела на дочь. – Я прекрасно понимаю, что никогда не смогу занять в твоем сердце место бабушки. Да я и не собираюсь даже пытаться это сделать. Но об одном прошу! Позволь мне сопровождать тебя в заповедник, как мы собирались. Тебе не обязательно со мной разговаривать. Я не буду лезть к тебе ни со своими вопросами, ни с рассказами о своей жизни, ни с раскаянием… Мне достаточно, что я буду рядом с тобой. Буду держаться на расстоянии. Обещаю.

Луз в смятении взглянула на кисет с прахом.

– Зачем бабушка рассказывала мне столько хорошего о тебе? Зачем она все это придумала? Ведь это все было… ложь?

– Она не лгала. Она просто… рассказывала тебе сказки.

– Разве есть разница?

– Есть. Огромная! Ты что-нибудь слышала про ложь во спасение? Это когда не говорят правды, чтобы защитить того, кого любишь, от горечи страданий. И неважно сначала, оправдаются ли усилия того, кто пошел на такую ложь, стремясь оберечь ближнего…

Луз вспомнила, что ей и самой приходили недавно какие-то похожие мысли про ложь во спасение. Сейчас она напрочь забыла об этом. Но тогда мать еще не совершила того, что она совершила несколько часов тому назад, надругавшись – а другого слова и нет – над украшением коробочки с прахом, над не своим алтарем в честь бабушки. Сейчас в воинственном настроении Луз не хотела и думать про какую-то там благую ложь во спасение. Ложь, она и есть ложь, как ее ни назови, бушевало сердце ее. А поступок матери все еще будил в ней ярость и путал мысли и чувства.

– Ты еще молода, Луз, чтобы понять многое. Ведь все наши легенды и мифы – это, если вдуматься, всего лишь истории, и ничего больше. Сказки, которые рассказывали шаманы, священники, взрослые – детям, с момента зарождения человечества, чтобы объяснить то, что происходит в природе и в человеческой жизни. Можно говорить по-научному: про универсальные истины и законы мироздания. Но сначала был вымысел о жизни природы, истории, мифы, легенды… Мы черпаем из них ровно столько, сколько нам нужно, чтобы наполнить собственную жизнь своим смыслом. Ведь каждая человеческая жизнь – это особая история, у которой есть и своя правда.

Луз бросила на нее косой недоверчивый взгляд.

– Да, Луз, я не из той сказки, которую рассказывала тебе про меня моя мать, и не будем больше призывать ее к ответу, зачем она это делала. Она так решила – и это ее право, это ее правда. Давай ее уважать. Но я не похожа и на ту женщину, историю про которую ты сама сейчас про меня сочинила. Посмотри мне в глаза! Ведь, невзирая на все мои слабости и грехи, я твоя мать. А ты – моя дочь. Вот она, наша история, одна на двоих. И… – она перевела дух, ощутив, что ей не хватает воздуха, – я во что бы то ни стало отвезу тебя в заповедник, где ты поставишь финальную точку в этом своем путешествии. Это то немногое, что я могу для тебя сделать. А потом… потом я соглашусь с любым твоим решением и подчинюсь ему.

– Ладно, – угрюмо бросила Луз. – Я принимаю твое предложение. Но только ради бабушки. Не ради тебя!

– Это я понимаю, – спокойно ответила Марипоса. – Что ж, если ты готова, мы можем отправиться в горы прямо сейчас.

Разъезженная, утопающая в грязи дорога, сплошные ухабы и рытвины, петляла меж гор то вверх, то вниз. Они миновали развалины серебряных рудников. Поржавевшие от времени транспортеры, металлические вышки да прогнившие мостки – вот все, что осталось от некогда самой крупной шахты в Мексике, где добывали серебро. Они миновали несколько небольших ферм, затерянных в горах, с голыми остовами торчащих на полях кукурузных стеблей. У одного из домиков, слепленного из самана и обычных досок, впрочем, как и все остальные хижины, попадавшиеся им навстречу, Марипоса притормозила El Toro и свернула с дороги.

– Машину мы оставим здесь, – пояснила она коротко.

Мать сдержала свое слово. Она почти не разговаривала с Луз и вела себя строго официально, словно нанятый для поездки гид-экскурсовод. Луз вылезла из машины и неохотно побрела за Марипосой к дверям убогой хижины. Полная разруха! Ни электричества, ни водопровода. Скудная струйка дыма змеилась из трубы. По-видимому, в доме топилась печь. Прямо за домом виднелся грязный клочок земли, огороженный мелкой проволочной сеткой, натянутой на обычные колышки. Изгородь угрожающе раскачивалась из стороны в сторону, но свою функцию по охране территории выполняла. По загону разгуливало несколько кур и с важным видом вышагивали надутые индюки. На крытом скотном дворе под навесом маялись от безделья три овцы и прехорошенький ягненок. У всех сытый вид, и все, судя по их внешнему виду, довольны жизнью. Невысокий плотный мужчина показался в дверях дома, оправляя на ходу рубаху. Марипоса быстро затараторила на испанском – хозяин опешил, услышав, что им нужно в горы, прямо сейчас. Как это можно – в горы – сегодня? Ведь еще праздник.

Луз вслушивалась в их разговор, пытаясь разобрать, о чем речь. Марипоса скороговоркой назвала себя, видно, рассудив, что авторитет имени брата ей не помешает. Проще будет уломать хозяина. А еще, добавила она, в их планы не входит нарушать чей-либо праздник. Все, что им нужно, – это взять напрокат две лошади, чтобы подняться на них в горы. И сделать это восхождение они хотят именно сегодня. Нет, не завтра! К сожалению, завтра им уже нужно уезжать. Мужчина сказал, что без проводника он лошадей им не даст. Марипоса попыталась уговорить его, но тот был тверд. Только с проводником! Пришлось нехотя согласиться. Оговорив все условия сделки, мужчина повернулся к дверям и позвал кого-то:

– Пабло!

Через пару минут на пороге показался болезненно худенький мальчуган лет двенадцати-тринадцати с иссиня-черными волосами ежиком. Он бросил недовольный взгляд на Луз. Кажется, мальчик не пришел в особый восторг оттого, что его приглашают поработать в праздничный день. Молча выслушав краткие наставления отца, мальчишка поспешно скрылся в доме, а через несколько минут снова вынырнул, но уже в теплой фланелевой рубашке с длинными рукавами. Вокруг шеи был намотан яркий оранжевый шарф. Он вышел из дому и кивком дал понять приезжим следовать за ним.

– Ступайте с Пабло, – хмуро бросил мужчина. – Он отведет вас, куда вам надо.