Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит

повторяемые слоги проникают в подсознание, откуда бьют, словно родник, – естественные, как пение птиц.

В предшествующих абзацах изложена суть суфизма, однако они не объясняют, почему этот раздел начинается с ассоциации между ним и разделением внутри ислама. Ответ заключается в том, что мусульмане придерживаются двоякого отношения к суфизму. Отчасти это объясняется тем, что и сам суфизм неоднозначен. В соответствии с принципом, по которому более высокое притягивает более низкое, суфийские общины порой привлекают сброд, имеющий отношение к суфизму лишь по названию. К примеру, в некоторых нищенствующих суфийских общинах нищета используется для умерщвления плоти, но от подлинных суфиев такого рода до нищих, выдающих себя за суфиев, всего один шаг. Порой вмешивается и политика. В недавнее время на Западе стали появляться группы, называющие себя суфиями, но не исповедующие никакой преданности традиционному исламу.

Внимание, которое привлекают подобные искажения, неудивительно, но даже подлинный суфизм (такой, как мы пытались описать его) противоречив. Почему? Потому что суфии допускают некоторые вольности, с которыми экзотерические мусульмане не в состоянии мириться по совести. Глядя на небо сквозь окно традиционного ислама, суфии убеждаются, что есть небо, превосходящее видимое. Когда Руми утверждал: «Я не мусульманин и не христианин, не иудей и не зороастриец, я не с земли и не с небес, я не тело и не душа», можно понять опасения экзотериков, что искажения традиционной веры вышли за допустимые пределы. Еще больше тревоги внушает заявление ибн Араби:

Мое сердце открыто во всех формах. Это пастбище для газелей, обитель для христианских монахов, храм для идолов, Кааба для паломников, скрижали Торы и книга Корана. Я исповедую религию Любви; в каком бы направлении ни продвигались ее караваны, религия Любви будет моей религией и моей верой.

Что же касается утверждения аль-Халладжа о том, что он Бог[214], никакие объяснения суфиев, что он имел в виду божественную сущность в нем, не смогли помешать экзотерикам усмотреть в этих словах явное кощунство.

Мистицизм прорывается через границы, защищающие веру типичного верующего. При этом он проникает на свободную территорию, и если некоторым приносит удовлетворение, то сулит опасность тем, кто не подходит для его учений. Не отрицая их буквального смысла, догмы и предписания, которые обычный верующий считает абсолютными, интерпретируются аллегорически или используются как отправные точки, которые в конечном итоге можно превзойти. Некоторых особенно шокирует то, что суфии часто, пусть и лишь косвенно, утверждают полномочия, полученные напрямую от Бога, и знания, дарованные свыше, а не усвоенные в учебных заведениях.

У суфиев есть свои права, но – если уж мы осмелимся оценить ислам в целом, – есть они и у обычных верующих, чья вера в однозначные принципы, полностью достаточные для спасения, может быть подорвана учениями, которые представляются искажающими эти принципы. По этой причине многие духовные наставники осмотрительны в своих учениях и частично приберегали их для тех, кто способен их принять. Вот почему также экзотерические власти относились к суфизму с вполне понятным недоверием. Контроль осуществлялся частично за счет общественного мнения и частично посредством некоторого динамического напряжения, сохранявшегося веками между экзотерическими религиозными властями с одной стороны и суфийскими шейхами с другой. Скрытое сопротивление суфизму в отдельных группах исламского общества служило необходимым сдерживающим фактором для мистиков, однако это сопротивление было недостаточно сильным, чтобы помешать тем, кто чувствовал неподдельную склонность к суфийскому пути, следовать их судьбе.

В целом эзотеризм и экзотеризм достигли в исламе здорового баланса, но в этом разделе мы оставим последнее слово за эзотериками. Один из методов обучения, которыми славились суфии и о котором мы еще не упоминали, – суфийские притчи. Приведенная здесь притча о песках относится к учению фана – способности превзойти в Боге свое конечное «я».

Река, начав путь от истока в далеких горах, текла по самым разным краям и наконец достигла пустыни. Она пыталась преодолеть ее, как и все прочие преграды, но оказалось, что вода исчезает, едва попав на песок.

Река не сомневалась, что ей предначертано пересечь эту пустыню, и все же сделать это было невозможно. И вдруг сокровенный голос, исходящий из самой пустыни, прошептал:

– Ветер пересекает пустыню, значит, может и река.

Река возразила, что уже пыталась пробежать по песку, но лишь впиталась в него, а ветер умеет летать, потому и способен пересечь пустыню.

– Пытаясь пересечь ее привычными тебе способами, ты ничего не добьешься, разве что исчезнешь или станешь болотом. Тебе придется разрешить ветру перенести тебя через пустыню, куда тебе надо.

Но как такое возможно?

– Пусть тебя впитает ветер.

Река не согласилась, ведь раньше ее никто не впитывал. Она не желала потерять саму себя. Как знать, может, потерю не удастся вернуть никогда?

– Ветер, – объяснил песок, – для того и нужен, чтобы поднимать воду, переносить ее через пустыню, а потом разрешать ей снова упасть на землю. Выпадая в виде дождя, вода опять становится рекой.

– Откуда мне знать, что это правда?

– Это правда, а если ты не веришь, тебе не стать ничем, кроме топкого болота, и даже для этого понадобится много-много лет. И уж конечно, это не то же самое, что быть рекой.

– А если я не останусь той же рекой, какая я сегодня?

– Ты в любом случае не останешься ею, – послышался ответный шепот. – Твоя сущность унесется прочь и снова образует реку. Даже сегодня ты предполагаешь, кто ты, потому что не знаешь, что в тебе является твоей сущностью.

Все, что слушала река, находило отклик в ее мыслях. Ей смутно вспомнилось состояние, в котором она – или ее некая часть? – покоилась в объятиях ветра. Еще вспомнилось – или нет? – что все это было достижимо, хоть и не очевидно.

И тогда река поднялась в виде пара в приветливые объятия ветра, который ласково и легко поднял ее в небеса и понес за много-много миль, а когда они достигли горных вершин, бережно дал ей опуститься. А река, поскольку все еще сомневалась, сумела точнее запомнить, запечатлеть в своей памяти подробности происходящего. И думала: «Да, теперь я узнала, кто я на самом деле».

Река еще училась, а пески шептали:

– Мы-то знаем, ведь мы видели, как это происходит изо дня в день, а кроме того, мы, пески, простираемся от берега реки до самых гор.

Вот почему говорят, что путь, по которому продолжает движение река Жизни, начертан на Песке[215].

Куда идет