Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

Когда мы возвратились, оркестр продолжал играть, бойцы почетного караула еле сдерживали улыбки, а Кейтель и его свита по-прежнему стояли по стойке смирно, вытянув руки в фашистском приветствии. Солдаты есть солдаты. Они выигрывают сражения не моргнув глазом и с тем же достоинством проигрывают их. Грациани обошел строй замершего на месте почетного караула с таким видом, как будто ничего не случилось, пожал руку своему немецкому коллеге и приветствовал других военных, пришедших встретить его.

Говорят, что обед в ставке фюрера, последовавший за этим, прошел в веселой обстановке. Нас не пригласили, поэтому не могу сказать, весело ли было мрачному хозяину и повелителю «Волчьего логова». Гитлер принял нас в своем личном бункере только под вечер. Я думаю, что лучше всего предоставить слово самому Грациани, описавшему фюрера таким, каким он предстал перед его глазами: «Гитлер встретил меня у двери. Последний раз я видел его в 1938 году, когда он приезжал в Рим. Он выглядел на пятнадцать лет старше, и внешность его была совсем не импозантной. В своем пепельно-сером, австрийского покроя кителе из тех, что носили во времена Первой мировой войны, длинных черных брюках и плоских, начищенных до блеска ботинках он напоминал монаха в светской одежде. Он сутулился при ходьбе, а его глаза потеряли свой жесткий блеск и казались совершенно безжизненными. Сходство со священником довершала прозрачная кожа рук и лица, что вовсе не соответствовало образу военного руководителя мирового значения. Потом он сказал: «Вы правильно сделали, что приняли этот пост. Солдат не может оставаться в стороне от поля брани и чести».

В камине кабинета фюрера горел огонь, освещавший лица присутствующих: Гитлера, маршала Грациани, фельдмаршала Кейтеля, генерала Йодля, подполковника Циньоне и мое собственное. Лед, образовавшийся в отношении ставки к Италии, особенно в военных вопросах, вскоре растаял. Грациани не был похож ни на управляющего банком в военной форме, как Каваллеро, ни на хитрого интригана вроде Бадольо. Для Гитлера и его помощников он был прямодушным, заслуженным ветераном и к тому же очень смелым человеком – для того, чтобы отправиться в «Волчье логово» после выхода Италии из оси и стремительного развала итальянской армии, надо было обладать незаурядным мужеством. Грациани передал фюреру меморандум, посвященный Риму, в запечатанном конверте, и фюрер тут же вскрыл его. Сделав вид, что ознакомился с ним, он передал его мне, приказав перевести после того, как закончится встреча. Я знал, что легко справлюсь с этим заданием, поскольку содержание меморандума было мне хорошо известно. Поэтому я решил посвятить все свое внимание техническим деталям создания новой итальянской армии, которые принялись обсуждать фюрер и Грациани. Опасения немецкой стороны по поводу низкого боевого духа бывшей королевской армии были не только велики, но и вполне обоснованны. Итальянские вооруженные силы, которые даже до 25 июля и 8 сентября подчинялись приказам командования против своей воли, под принуждением и никогда – под влиянием внутренней убежденности, должны были теперь проглотить вторую порцию горького лекарства под руководством своего дуче, воскресшего, словно птица феникс. Итальянский план предусматривал постепенный процесс возрождения армии – сначала предполагалось создать четыре, потом восемь и, наконец, двадцать дивизий. Они-то и должны были воплотить в жизнь мечты Муссолини. Грациани предложил освободить из лагерей, созданных в Германии для разоруженных солдат Бадольо, тех, кто выразит желание добровольно вступить в новую армию. Кейтель и Йодль предлагали мобилизовать призывников, и я чуть было не рассмеялся, представив себе, каков будет результат подобного мероприятия. Гитлер, который не отводил от камина глаз, заговорил о своих доблестных солдатах, не боящихся вражеского огня, презирающих смерть и свято верящих в победу. Грациани, конечно, был настоящим солдатом, но он был еще и настоящим итальянцем и сумел отвертеться от принятия окончательного решения, заявив, что должен посоветоваться с Муссолини. При имени дуче фюрер снова оживился. Он согласился на это, попросил передать привет «своему другу» и пообещал к утру дать письменный ответ на его послание.

Мы расстались как сердечные друзья, но, когда аудиенция завершилась, все вздохнули с облегчением. Итальянцы отправились ужинать в спецпоезд Кейтеля, где мы должны были провести ночь, а я засел за перевод меморандума. Его текст был примерно того же содержания, что было сообщено мне в Рокка-деле-Каминате, но дуче нашел более эмоциональные выражения, чтобы еще сильнее подчеркнуть значение Рима. Я старательно перевел документ и вручил его Кейтелю. Он, как всегда, остался доволен моим переводом. Вспомнив, что Кейтель имеет возможность ежедневно общаться с фюрером – впрочем, скорее в роли лакея, – я рассказал ему, как сильно зависит личное и политическое будущее Муссолини от того, удастся ли спасти Рим. Кейтель обещал передать эти слова Гитлеру, то же самое обещал мне и генерал Йодль, начальник штаба вермахта, с которым я переговорил после ужина. Йодль был не только моим земляком, баварцем, но и другом моего прежнего покровителя, генерала Отто фон Лоссова. Он был типичным продуктом Генерального штаба – умным, но очень скрытным, и оттого совершенно невозможно было понять, что это за человек. Он сдержал свое слово, по крайней мере в том, что касалось Рима. На следующее утро, перед нашим отлетом, он и Кейтель заверили меня, что фюрер уже ознакомился с содержанием письма дуче и дал фельдмаршалу Кессельрингу соответствующие указания. Кроме того, «ужасный старик» получил письменный ответ в запечатанном конверте, который он должен был вручить своему повелителю на озере Гарда.

16 октября мы благополучно приземлились в Вероне, на этот раз не испытывая никаких физических неудобств. Грациани поспешил к дуче, а я вылетел в Рим. Когда я въезжал в город, вечернее солнце уже опускалось за купол собора Святого Петра. Я никогда еще не приезжал в Вечный город в таком счастливом настроении. На мгновение я почувствовал себя спасителем Рима. Кроме того, исполнились и мои личные мечты. Не обремененный никакими стратегическими и тактическими заботами, почему я не мог испытать удовлетворения?

А потом наступила эта тяжелая зима 1943/44 года. Жители Рима оплакивали свою судьбу громче, чем евреи в осажденном Иерусалиме или умиравшие от голода жители Кале, но с гораздо меньшим основанием. Драматических надписей на стенах домов становилось все больше. Конечно, у римлян были причины плакать. Вечный город лишился своего блеска и великолепия, всех своих нечестивых и, в значительной степени, благочестивых развлечений. Магазины и бары закрывались очень рано, продуктов было мало, а деликатесы вообще исчезли. Не осталось никого, кто бы снабжал избалованных горожан хлебом и зрелищами, как это делалось при Муссолини и, в меньшей степени, при короле. Немецкий комендант, генерал Мельцер, хотел, чтобы его считали королем Рима, но бедный герцог Рейхштадт перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что вытворяет его преемник, присвоивший себе его титул. Мельцер правил Римом, как германский губернатор эпохи Великого переселения народов, предаваясь пьянству и обжорству. Он не был жесток – просто смешон. Настоящий хозяин Рима, фюрер СД Герберт Каплер, чья власть и престиж неимоверно возросли, терпел его только потому, что он был назначен на этот пост Кессельрингом, а Мельцер делал все, чтобы не разозлить руководителя, служившего в органах госбезопасности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});