Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

Наступившее утро застало меня в кабинете Муссолини, большой комнате, из окна которой открывался вид на прекрасные, но так часто орошавшиеся кровью подступы к замку. Воскресший диктатор выглядел постаревшим, усталым и измотанным, и только в глазах горел прежний огонь хозяина палаццо Венеция. Его массивный письменный стол в стиле барокко был завален бумагами, которые руководители государств всегда оставляют лежать на столе как доказательство своей значимости. Он с радостной улыбкой протянул мне руку и поблагодарил за то, что я согласился сопровождать кабинет министров в этой поездке. Как и всегда в его присутствии, я попал под его обаяние и с облегчением понял, что он, насколько я мог судить, не собирается разговаривать со мной о Тассинари. Я поздравил дуче с освобождением из Гран-Сассо и возвращением к власти, но он отмел мои слова пренебрежительным жестом, и огонь в его глазах потух. После этого он перешел к предмету нашей беседы – Риму и римлянам. На мгновение оживившись, он с горячностью заявил, что хочет знать, как Вечный город и его жители восприняли события 25 июля и 8 сентября. Дуче жаждал узнать правду, и он ее узнал. Он молча выслушал мой рассказ, и по выражению его лица нетрудно было догадаться, какие чувства он испытывает. До этого он беседовал со мной спокойным тоном, но после моих слов заговорил так, словно выступал с балкона палаццо Венеция перед ликующими толпами народа.

– Все равно, – воскликнул он, – все равно! Рим останется в наших руках, даже если римляне и не желают этого. Без Рима новая Итальянская социальная республика – лишь мертвое тело, дом без фундамента.

Теперь он уже не выглядел таким сонным и говорил от всего сердца. Если я хочу остаться в Риме, – а именно этого мне и хотелось больше всего, – я должен воспользоваться этим моментом. Он спросил меня, что думают о судьбе Рима немецкие фельдмаршалы. Я ответил, причем совершенно искренне, что Роммель, возглавлявший войска, воевавшие в Северной Италии, хочет сдать Рим союзникам и защищать Италию со стороны Апеннин. Я также заверил его, что Кессельринг, главнокомандующий Южной группой войск, намерен как можно дольше удерживать столицу в своих руках, а с нею и весь юг Италии.

Я рассказал все, что знал. Муссолини глядел мимо меня на холмы своей родной провинции. Потом он пододвинул к себе блокнот и начал, без колебаний и раздумий, писать в нем своим характерным почерком с нажимом. Я понял, что сейчас решается судьба Рима, и ощущение этого момента сохранилось в моей памяти по сей день.

Через минуту-другую дуче закончил писать и снял очки. Я впервые видел его в очках – в них он казался еще более старым и утомленным. Потом он прочел мне то, что написал. Суть этого можно было свести к следующему: «Пока я не выяснил планов немецкого Верховного главнокомандования, я хотел бы подчеркнуть необходимость удержания Рима в наших руках. Теперь, когда Неаполь сдан врагу, мы не можем оставить Рим, поскольку это окажет огромное влияние на Италию и весь мир. Поэтому, я полагаю, надо тщательно продумать политические и психологические последствия падения Рима. Что касается военного аспекта, то в случае его сдачи в руках врага окажутся тридцать аэродромов в Центральной Италии. Отсюда союзники могут совершать налеты не только на Центральную Германию и ее юго-восточные районы, но и на бассейн Дуная и Балканы. Нам очень крупно повезет, если Рим останется в наших руках хотя бы до конца зимы».

Он взглянул на меня торжествующе, словно ребенок, написавший хорошее сочинение. В такие моменты он напоминал мне наивного мальчика, и, сравнив его мысленно с Адольфом Гитлером, который был напрочь лишен простодушия, я проникся к нему еще большей симпатией. Дуче заявил, что собирается в самое ближайшее время послать к Гитлеру маршала Грациани с личным письмом и меморандумом в форме военной ноты, которая будет посвящена судьбе Рима. Маршалу будет также дано задание провести переговоры в ставке фюрера по вопросу о реорганизации или реконструкции итальянских вооруженных сил, находящихся под его командованием.

– И вы, дорогой Доллман, поедете вместе с ним. Ведь Рим стал для вас родным домом, невзирая на недостойное поведение римлян 25 июля и 8 сентября.

Ни одно задание не приносило мне большей радости и не наполняло сердце большим восторгом. В течение последующих пяти минут Муссолини снова стал самим собой. Он подвел меня к окну и, показав на открывавшийся оттуда вид, принялся вспоминать свое тяжелое, суровое детство в Романье. Я подумал, что лучше бы он и дальше предавался воспоминаниям, которые я готов был слушать до бесконечности, чем совещался со своим кабинетом, но из приемной уже доносились голоса собравшихся там министров, среди которых громче всего звучал властный голос Грациани.

Я поблагодарил дуче за то, что он пригласил меня, и со стыдом подумал, что оказался недостоин его доверия. Надеюсь, он так никогда и не узнал, как сильно я молил Зевса, чтобы 25 июля 1943 года его орлы унесли Муссолини на Олимп и никогда больше не приносили обратно.

13 октября мы, то есть маршал Грациани с письмами Муссолини, подполковник Циньоне, адъютант маршала, и я, вылетели в Германию. Пилотировал самолет капитан Герлах, тот самый человек, который и вывез Муссолини из Гран-Сассо. Полет Герлаха на «Физелерском аисте» со спасенным дуче на борту можно считать одним из самых выдающихся подвигов Второй мировой войны, хотя его слава была омрачена скандалом, который разгорелся вокруг имени Скорцени после того, как общественность узнала, какое задание дал ему Геббельс. Мы оказались запертыми в самолете совершенно неизвестного нам типа, и по непонятным причинам – вероятно, из-за плохой погоды – наш полет продолжался гораздо дольше, чем обычно. В результате этого мы выпили гораздо больше коньяка, который прихватил с собой маршал, чем рассчитывали. Я больше никогда не буду пить на борту самолета, не узнав предварительно, имеются ли в нем определенные удобства. В этом их не было, и я думаю, что Колумб с меньшим нетерпением ожидал появления берегов Америки, чем мы ждали посадки на аэродроме Растенбурга, недалеко от «Волчьего логова». К тому времени, когда показался этот аэродром, мы уже еле сдерживали зов натуры. Когда мы приземлились, я увидел, что на летном поле для встречи военного министра и главнокомандующего войсками новой республики Муссолини выстроен почетный караул с военным оркестром, но старому вояке было не до него. Мы выбрались из самолета, скорым шагом прошли мимо прямой фигуры фельдмаршала Кейтеля, почетного караула, оркестра, заигравшего приветственный марш, и завернули за угол.

Когда мы возвратились, оркестр продолжал играть, бойцы почетного караула еле сдерживали улыбки, а Кейтель и его свита по-прежнему стояли по стойке смирно, вытянув руки в фашистском приветствии. Солдаты есть солдаты. Они выигрывают сражения не моргнув глазом и с тем же достоинством проигрывают их. Грациани обошел строй замершего на месте почетного караула с таким видом, как будто ничего не случилось, пожал руку своему немецкому коллеге и приветствовал других военных, пришедших встретить его.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});