Радикальный ислам. Взгляд из Индии и России - Сергей Кургинян

Вице-король Индии лорд Лансдаун записывает сказанное на совещании о последствиях мощных волнений против забоя коров:

«В Ирландии Движение за автономию обрело грозный размах с того момента, когда г-н Парнелл додумался увязать его с аграрным вопросом, – потому-то в Индии волнения и недовольство станут куда более опасной силой отныне, когда найдена общая почва (защита коров), на которой сходятся образованные индусы и неграмотные массы».

После подавления бурных протестов против забоя коров королева Виктория однажды проговорилась. 8 декабря 1893 г. она писала своему вице-королю:

«Хотя убийство коров поклонниками Мухаммеда стало предлогом для этих волнений, они (волнения) направлены в сущности против нас – ведь для нашей армии мы убиваем много больше коров, чем эти мусульмане».

То была уловка в духе политики «разделяй и властвуй», за которой последовало ещё множество хитростей подобного рода.

Разделы Индостана привели и к разделению мусульман субконтинента между Индией, Пакистаном и, наконец, Бангладеш. То, что могло бы быть крупнейшим в мире сосредоточением мусульман (450 миллионов по нынешнему счету), было разбито на три части. В итоге страной с самым многочисленным мусульманским населением оказалась Индонезия (около 250 миллионов).

Но и в этих условиях по числу мусульман, добровольно оставшихся в стране, Индия удержала за собой второе место в мире. Незначительные очаги индусского населения остались в Пакистане, более крупные – в Бангладеш, но в Индии численность мусульман составляет 150 миллионов (при общей численности населения более 1 миллиарда). Иными словами, в Индии мусульман больше, чем в Бангладеш или Пакистане. В чем же тогда был смысл произведенного раздела?

В этих трех странах установилась власть, нацеленная на поддержание статус-кво. Со времени раздела Бенгалии в 1905 г. Западная и Восточная Бенгалия, а впоследствии – Западная Бенгалия и Бангладеш взаимодействовали преимущественно в рамках этого общего бенгальского культурного пространства. Лишь в малой степени влияние данной культуры распространялось на соседние штаты Бихар и Ассам. Но вот Пакистан оказывал серьезное дестабилизирующее воздействие на социально-политическую жизнь северной Индии, а также штата Андхра-Прадеш, где до 1948 года правил низам3 исламского вероисповедания.

Интересно, что «коммунализм» (термин, изобретенный для описания индусско-мусульманских распрей) значительно резче проявляется во внутреннем районе – Теленгане4, чем в прибрежной Андхре. После отстранения низама от власти мусульмане действительно утратили статус правящего слоя в этом регионе. Но можно заметить, что они склонны были преувеличивать славу прошлого. С точки зрения большинства индусов, пришедшее на смену низаму эгалитарное правительство не только способствовало устранению прошлых несправедливостей (реальных или воображаемых), но и открывало перспективы неограниченной вертикальной мобильности.

Для активной вражды между индусами и мусульманами не было разумных причин, но нельзя сказать, что она возникла внезапно. Различное восприятие общинами событий недавнего прошлого существовало, по крайней мере, на уровне простого народа. Эти различия и создали взрывоопасную ситуацию, а политические веяния с севера стали искрой, от которой разгорелось пламя межобщинных столкновений.

В Хайдарабаде и в регионе Теленгана в целом понижение статуса мусульман сказывалось на ситуации только в последнее время, поскольку низам был отстранен от власти лишь в 1948 году. А мусульманские феодальные элиты на севере (в частности, в Уттар-Прадеш и соседних штатах) теряли свое влияние постепенно, на протяжении столетия, начиная с восстания 1857 года. Раздел страны в 1947 году и отмена главным министром Уттар-Прадеш Говиндом Баллабхом Пантом практики полуфеодального землевладения в 1955 году соответствующим законодательством – подорвали основы власти мусульманской элиты.

В остальных областях Южной Индии, за пределами штата Андхра-Прадеш, мало что знали об изменениях в отношениях инду-истов и мусульман на севере страны.

На юге Индии, как уже отмечалось, ситуация у мусульман была совсем иной. У них не было воспоминаний о былом привилегированном положении и особой культурной идентичности. Эти люди пришли в Индию как торговцы, не думая ни о каком культурном доминировании, – напротив, они стремились к ассимиляции и интеграции. Представителей этой общины на юге назвали мапил-лами. Мапиллы на Малабарском берегу, мусульмане в Тамилнаде и Карнатаке усвоили немалую часть местных культурных норм и особенностей. Такая стратегия отвечала их интересам. Они пришли сюда покупать и продавать, а не навязывать свою волю и свою культуру. Со временем местные обычаи и традиции стали частью их стиля жизни.

В то же время на протяжении веков происходили массовые обращения в ислам. При этом новообращенные мусульмане сохраняли немалую часть индуистских традиций. Культурная интеграция, таким образом, развивалась здесь по многим направлениям.

В Керале, в частности, это привело к возникновению некоего однородного культурного пространства вдоль побережья Аравийского моря. От Малабара до Тривандрама здесь живут бок о бок в гармонии мусульмане, христиане, индийская каста наиров с вкраплениями там и сям дравидов «эзхава» и браминов «намбудри». Посетите Законодательное собрание Кералы – и вы наглядно увидите плоды культурной ассимиляции. Е.М.С.Намбудрипад (брамин), Наянар (наир), Бэби Джон (римо-католик), К.М.Мани (православный Антиохийского патриархата) и Мохаммед Койя (мусульманин) совершенно не отличаются друг от друга манерой держаться, говорить, шутить.

Мохаммеда Койя мне рекомендовали как наилучшего оратора на языке малаялам. Когда он приглашал меня на обед, он всегда предлагал на десерт семь сортов местных бананов, поданных «по-керальски». Его исламская вера, быть может, как-то и обнаруживается, когда он совершает хадж в Мекку, но во время общения я в нем видел прежде всего малаяли, с которым разговорное общение затруднено, поскольку он не говорит ни на урду, ни на хинди и слаб в английском. Мне было значительно удобнее с Бэби Джоном, Карунакараном и Намбудрипадом, поскольку они говорят по-английски. Несмотря на все гостеприимство Мохаммеда Койя, у меня было гораздо больше общего с такими моими друзьями с севера Индии, как Винод Мехта, Ранджит Чиб, Джиоти Панде или Паван Верма. Ассоциировать Койя с мусульманством казалось странным, по крайней мере необязательным, чисто формальным.

К примеру, если бы в Керале я сбился с пути, я бы вероятнее всего нашел пристанище на ночь в доме у какого-нибудь мапиллы (малабарского мусульманина), но не у наира или эзхава. Сходным образом поступил бы мапилла, случись ему оказаться в городе Алигархе (штат Уттар-Прадеш). Но как только мапилла встречает наира, или эзхава, или православного христианина – любого жителя Кералы, он, естественно, будет тяготеть именно к этим людям, отдавая им предпочтение перед говорящими на хинди выходцами с севера. С другой стороны, если б воспитанный брамин «каннауджи» из Уттар-Прадеш сбился с пути на юге, инстинкт привел бы его на ночлег в дом «намбудри», или «иера», или «айенгара», или «мадхава», или «смартха», то есть к браминам.

Интересно поразмыслить на тему, как повел бы себя брамин из Уттар-Прадеш, повстречайся ему в путешествии «ядав», «ахирм» или «чамар». Полагаю, что связь по браминской линии пересилила бы языковую связь. Панбраминизм в Индии – связь самая сильная. В Индии есть только три общины с «паниндийской» духовной аурой разной интенсивности: брамины, мусульмане и англоговорящая прослойка «колонизированных» индийцев – тех, кто воспринял культуру и жизненный стиль колонизаторов. Противодействие предоставлению штатам большей автономии и формированию подлинно федеративной государственности будет исходить, в конечном счете, от одной из этих групп.

В Южной Индии нет серьезных предпосылок для напряженности между индуистами и мусульманами. Организация «Национальная добровольческая сила» («Раштрия Свайамсевак Сангх») действует здесь лишь спорадически и преследует цели иные, нежели в Северной Индии. В Тамилнаде и, до известной степени, в Карнатаке эта организация содействует консолидации браминов перед лицом растущего самоутверждения дравидского населения. В Керале она действует как политическая антимарксистская сила. Ее антимусульманская составляющая была здесь задействована лишь в ответ на провокации (вроде проявлений прозелитизма в деревне Минакшипурам) или на политические шаги Мусульманской лиги.

Юг страны остался в значительной мере изолирован от трудностей и забот мусульман Северной Индии. Когда сообщения с севера просачивались сюда, жители юга не могли взять в толк, чего же хотят эти странные мусульмане, которые некогда будто бы были там правящим классом и славились всякими культурными достижениями. Тот факт, что немусульманское население юга увидело в мусульманах севера страны нечто, вызывающее раздражение, а отделившийся Пакистан проводило словами «скатертью дорога», объясняется возникшей пропастью непонимания. (Югу было непонятно, почему надо считать что синкретическая культура урду – плод многовекового взаимодействия санскрита с языками брайбхаша, авадхи, бходжпури, арабским, персидским и тюркским – пришла в упадок). Разрыв же с Пакистаном наступил внезапно и был воспринят как окончательный.