Барчестерские башни - Антони Троллоп

— В таком случае,— сказала миссис Болд, рассерженная тем, что ее, как ей казалось, без всякой нужды оскорбили,— в таком случае для чего вы заговорили со мной на эту тему?

— Мне казалось прежде, миссис Болд, что... что вы…

Вдова вновь погрузилась в ледяное молчание и ничем не помогла своему собеседнику.

— Мне казалось прежде, что вы... что вы как будто начинали видеть во мне не просто друга.

— Этого никогда не было! — сказала миссис Болд.— Никогда! Если какие-то мои поступки или слова могли подать повод для подобной мысли, я очень виновата. Очень!

— Вы никогда не давали для этого ни малейшего повода,— возразил Берти, по доброте душевной стараясь успокоить ее.— Ни малейшего. И я давно уже понял, что мне не на что надеяться. Однако Шарлотта думала иначе. Я не заблуждался, миссис Болд, но она, возможно, заблуждалась.

— Так почему же вы мне все это рассказали?

— Потому что я боюсь рассердить ее.

— А то, что произошло, ее не рассердит? Право, мистер Стэнхоуп, я не понимаю ни вас, ни ваших близких. Как я хочу домой! — И, не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась.

Бедняга Берти очень расстроился.

— Вы поедете домой одна,— сказал он.— То есть с моим отцом. А я могу пойти пешком... да, впрочем, это не важно.— Он прекрасно понял, что слезы Элинор лились и потому, что ей предстояло вернуться в Барчестер в одной карете со вторым своим поклонником. Его слова несколько смягчили Элинор. — Ах, мистер Стэнхоуп,— сказала она,— ну зачем вам было причинять мне такую боль? Какая вам от этого польза?

Берти еще не разрешил самой трудной своей задачи — он еще не сказал ей, что она должна помочь ему обмануть сестру. Но сказать это было необходимо, и он приступил к объяснению.

Нам незачем полностью воспроизводить его речь. В конце концов ему удалось втолковать Элинор, почему он посвятил ее в свои секреты, хотя и раздумал предлагать ей руку и сердце.

Однако когда Элинор поняла, какая роль предназначалась ей в этой маленькой семейной комедии, она только еще больше рассердилась на него — и на Шарлотту тоже. Они будут злоупотреблять ее именем в своих целях! Она будет козырем в игре дочери против отца, а потом брата — против сестры! Ее милая подруга Шарлотта, такая ласковая и внимательная, пыталась принести ее в жертву семейному благополучию Стэнхоупов, а Берти, который, как он теперь признался, совсем запутался в долгах, подлил масла в огонь, дав понять, что, по его мнению, подобное самопожертвование с его стороны все же было бы слишком велико. И этот поклонник поневоле в довершение всего намеревался с ее помощью внушить своим близким, будто он подчинился их требованиям и попробовал принести себя в жертву!

Когда он умолк, Элинор подняла голову и с большим достоинством, хотя и сквозь слезы, сказала:

— Мне неприятно говорить это, мистер Стэнхоуп, но после того, что произошло, я полагаю, всякая близость между мной и вашей семьей должна прекратиться.

— Да, пожалуй,— простодушно согласился Берти,— Так будет даже лучше — во всяком случае, на время. Тогда Шарлотта решит, что вы на меня обиделись.

— А теперь я хочу вернуться в дом,— объявила Элинор.— Нет, не провожайте меня, мистер Стэнхоуп. После того, что произошло, я предпочту пойти одна.

— Но ведь я должен посадить вас в карету, миссис Болд. И сказать отцу, что вы поедете с ним без меня. И придумать какое-то объяснение, почему не еду я. И приказать кучеру, чтобы он отвез вас прямо домой — ведь, я полагаю, вы не хотите пить у нас чай?

Все это было верно, и такое искреннее старание избавить ее от лишних неприятных минут утишило гнев Элинор, и она пошла рядом с Берти через уже совсем пустую лужайку к двери гостиной. В Берти Стэнхоупе было что-то, что заставляло относиться к нему не так, как к другим людям при подобных же обстоятельствах. Хотя Элинор сердилась на него, хотя у нее были веские основания сердиться, на всякого другого она сердилась бы гораздо больше. Он держался так просто, мило и непринужденно, с ним было так легко разговаривать, что она наполовину простила его еще до того, как они вошли в гостиную. Там они увидели доктора Стэнхоупа в обществе мистера Торна и мисс Торн, а также нескольких несчастливцев, которые задержались по той или иной причине, но число их с каждой минутой уменьшалось.

Поручив Элинор заботам отца, Берти поспешил к воротам и терпеливо стоял там с сигарой в ожидании кареты. Когда он вернулся в дом, никого из гостей, кроме доктора Стэнхоупа и Элинор, там уже не осталось.

— Наконец-то, мисс Торн,— возвестил он весело,— я приношу вам отдых. Миссис Болд и мой отец — последние розы того восхитительного лета, которые вы нам подарили, и как ни очаровательно общество миссис Болд, вы должны быть рады попрощаться с последними цветами.

Мисс Торн ответила, что ей чрезвычайно приятно, что доктор Стэнхоуп и миссис Болд еще не покинули ее; мистер Торн сказал бы то же самое, если бы ему не помешал зевок, которого он не сумел скрыть.

— Папа, вы не предложите руку миссис Болд? — спросил Берти, и после прощания пребендарий вышел с миссис Болд в сопровождении сына.

— Я вернусь домой немного позже,— сказал Берти, когда его отец и Элинор сели в карету.

— Разве ты не поедешь с нами? — спросил доктор Стэнхоуп.

— Нет. Мне нужно кое с кем повидаться по дороге, и я пройдусь пешком. Джон, поезжайте сперва к дому миссис Болд!

В окошко кареты Элинор увидела, что Берти со шляпой в руке кланяется ей с обычной своей веселой улыбкой, точно ничто не омрачило безмятежности этого дня. Прошло много лет, прежде чем она увидела его снова. Доктор Стэнхоуп почти не разговаривал с ней, пока они ехали в Барчестер, где Джон послушно высадил ее у дверей ее дома.

Вот так наша героиня сыграла последний акт мелодрамы этого дня.

ГЛАВА XLIII

Мистер и миссис Куиверфул счастливы. Мистера Слоупа поддерживает пресса

Перед отъездом в Уллаторн миссис Прауди — сама предусмотрительность! — позаботилась о том, чтобы в Пуддингдейл были отосланы два письма (от нее и от ее супруга), которые исполнили счастьем сердца тех, кому были адресованы.

Едва отбытие лошадей освободило конюха епископа для других занятий, этот смиренный обитатель епархии отправился в путь на собственной кобылке епископа с вышеупомянутыми депешами. В последнее время мы прочитали столько писем, что не станем утруждать себя еще и этими. В письме епископа говорилось только, что мистера Куиверфула просят явиться к его преосвященству на следующее утро в одиннадцать часов; письмо его супруги содержало такую же просьбу, но обращенную к миссис Куиверфул и облеченную в более длинные и пышные фразы.

Совесть миссис Прауди настоятельно требовала разрешения великого вопроса с богадельней, Она решила, что получить ее должен мистер Куиверфул. Она решила, что больше не допустит никаких сомнений и проволочек, никаких отказов и тайных переговоров, которые вел у нее за спиной мистер Слоуп.

— Епископ! — сказала она после завтрака в утро этого знаменательного дня.— Ты уже подписал назначение?

— Нет, душенька, пока еще нет, пока еще не подписал.

— Так подпиши!

Епископ подписал и провел в Уллаторне весьма приятный день. А вернувшись домой, он с большим удовольствием выпил в гостиной жены стакан горячего негуса и прочел свежий выпуск “Крошки Доррит”. О мужья, о мои женатые друзья! Каким великим утешением может быть жена, которой подчиняются беспрекословно!

Прибытие епископских депеш вызвало в Пуддингдейле большое волнение и трепет: возродились надежды, вновь пробудились мечты. Миссис Куиверфул, чье чуткое ухо уловило стук копыт у черного крыльца, сама принесла их из кухни мужу. В это время она была занята приготовлением ирландской похлебки, которой надлежало на весь день насытить четырнадцать птенцов и их родителей. Она приняла письма из рук посланца, захватив их в край обширного фартука, дабы не запятнать похлебкой, и таким же порядком доставила их мужу. Они тотчас поделили добычу, и каждый взял письмо, адресованное другому.

— Куиверфул! — сказала она торжественно.— Тебя ждут во дворце завтра в одиннадцать.

— И тебя, душечка! — ответил он прерывающимся голосом, и они обменялись письмами.

— Она не послала бы за мной,— сказала супруга,— если бы все не было твердо решено.

— Душечка, не будь так уверена,— ответил супруг. — А вдруг это не так?

— Тогда она за мной не послала бы, Куиверфул. Она горда, надменна и черства, как корка пригоревшего пирога, но сердце у нее хорошее.

Такое мнение о миссис Прауди миссис Куиверфул сохранила навсегда. Люди, когда их доход удваивается, обычно считают, что у тех, кому они этим обязаны, сердце, несомненно, хорошее.

— Ах, Летти! — сказал мистер Куиверфул, поднимаясь с протертого сиденья своего кресла.

— Ах, Куиверфул! — сказала миссис Куиверфул, и, забыв про кухонный фартук, про жирные пальцы и следы ирландской похлебки, они нежно обнялись.