Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

Когда отца хоронили, я познакомилась на кладбище с одним хорошо одетым немолодым гражданином, который назвался его старым другом. Этот человек работал в управлении Моссовета, ведавшем обслуживанием иностранцев, и потому имел возможность доставать любые театральные билеты. Вы понимаете, наверное, как в те годы это было важно для молодой девушки типа меня! Разумеется, я наизусть запомнила его телефон и стала часто обращаться с подобными просьбами. Один раз я должна была забрать контрамарку на премьеру в МХТ в одной квартире на Страстном, адрес которой он мне сообщил. Побывав там, я познакомилась - кто бы мог подумать!- со своей родной тёткой Анастасией Кубенской, в замужестве Рейхан. Она понятия не имела, кто такие Дмитриевы, а я-то была в курсе, что у сестры отца после замужества такая редкая польская фамилия, да и вспомнила её лицо по одной старой фотографии, которая чудом сохранилась в нашей семье. Не подозревая, что я дочь Сергея Кубенского, Анастасия Михайловна вовсю проклинала своего брата, которого считала источником всех собственных несчастий и бед.

Анастасия была на несколько лет старше моего отца и ещё до войны вышла замуж за Сигизмунда Рейхана, служащего в банке Юнкера на Кузнецком. Так получилось, что Сигизмунд оказался близким другом знаменитого Куйбышева, и поэтому сразу же после революции ему удалось сделать головокружительную карьеру. Однако с середины двадцатых для Рейханов словно распахнулся ящик Пандоры: арест, ссылка в Вологду, затем - вновь возвращение на руководящую должность в столице, потом повторный арест, два года следствия и как итог - смерть в тюрьме от туберкулёза. Анастасию вернули из ссылки буквально несколько месяцев назад, и в разговоре со мной, незнакомой, но симпатичной ей девчонкой, желая выплакаться, она подтвердила: вся Москва убеждена, что от имени Кубенского ОГПУ завлекало и брало в оборот десятки людей, в основном - эмигрантов из бывших промышленников и банкиров. Мне было безумно её жаль, и я, дабы облегчить её переживания, несколько раз порывалась рассказать всю правду, услышанную от отца, и раскрыть собственную тайну - однако меня всякий раз сковывал страх, и я молчала.

Тогда же я влюбилась в Александра - он как раз заканчивал в МГУ факультет советского строительства и собирался на работу в Госплан или Наркомфин. Он был на шесть лет меня старше, и я определённо ему нравилась. Мне казалось, что моё искреннее и чистое чувство искупит несуществующий грех, который хорошие и искренние люди понапрасну возводили на моего отца. Я утешала себя мыслью, что когда выйду за замуж за Александра, то обязательно расскажу ему всю правду, он нас простит и тогда, наконец, наступит спокойная и чистая жизнь.

И тогда же, в знак этого будущего примирения, я подарила ему самое дорогое, что имела,- отцовские часы.

У Александра, как и у его отца, был tbc [туберкулёз (мед.)] и он не подлежал призыву в армию. Однако когда началась война, его зачём-то направили в Орёл, где он вскоре пропал. В это невозможно поверить, однако осенью сорок первого года Александр сумел дозвониться мне из оккупированного гитлеровцами Ржева. Но не успела я обрадоваться, что он жив, как он ошарашил меня вопросом: не хранится ли в моей семье каких-либо важных дореволюционных документов от Сергея Кубенского?! Этот вопрос меня буквально парализовал: меня вновь обуял страх, и я ответила, что ни о чём подобном не знаю. Он помолчал и сказал, что обязательно постарается выжить и вернуться в Москву, после чего линия оборвалась. Теперь-то я понимаю, что Александр знал про мою настоящую фамилию и предполагал, что у нас могут храниться какие-то отцовские документы, однако отважился об этом заговорить только в самый тяжёлый момент… До сих пор не могу простить себя за ту свою панику и за отказ хотя бы чем-то его обнадёжить. Если бы я сделала это, то у него могли появиться силы, чтобы выжить, а так - так я, промолчав, скорее всего его убила.

Из-за этого чувства вины я не стала дожидаться Александра. Точнее - не захотела ждать окончания войны, когда появилась бы ясность, жив он или нет,- поскольку даже если бы он выжил, я бы не посмела к нему обратиться. Поэтому я познакомилась и выскочила за первого встретившегося мне молодого лейтенанта. Мне тогда страшно хотелось поменять фамилию, а с нею, как мне верилось, и всю свою прежнюю жизнь. Хотелось, чтобы отныне никто меня не знал и чтобы моё проклятье сгинуло навсегда.

Однако это проклятье никуда не уходило, хотя фамилии я меняла, как перчатки. После гибели на фронте первого мужа из Семёновой я вскоре стала Венцель, а затем сделалась Ларионовой.

Мама, к своему счастью, всего этого кордебалета не застала. Она скончалась от удара в апреле сорок пятого, буквально за несколько недель до Победы. Незадолго до смерти она неожиданно поведала мне, что отец однажды ей сказал, что в некоторых из вещей он оставил нечто вроде объяснения и доказательства свой невиновности и добропорядочности. При этом он упомянул серебряный портсигар и часы. Однако в тот же миг, словно чего-то испугавшись, он сразу же обыграл те слова как шутку, и потому она не придала им значения.

Оставшегося от отца серебряного портсигара вместе с другими немногочисленными старыми вещами мы лишились ещё в октябре сорок первого года, когда в нашей комнате побывали воришки, воспользовавшиеся аваиналётом и уходом всех в бомбоубежище. Ну а часы - про часы я уже писала. Наверное, я неведомым образом чувствовала, что в часах заключён некий ключ к примирению, и лишь не знала, как его извлечь. А всего-то нужно было во время того невероятного телефонного звонка сообщить Александру, чтобы он снял с часов крышку и нашёл под ней всё, из-за чего жизнь наша и заодно ещё жизни стольких людей покатились под крутой откос.

Я по-прежнему даже не в силах представить, что именно то могла быть за тайна, которая спустя двадцать лет после революции продолжала столь беспощадно мучить и убивать. К сожалению, это проклятие длится и сегодня. Я лишена комнаты, выселена из Москвы, где прожила всю жизнь, и отвезена в какую-то тьмутаракань. А теперь ещё меня вдобавок парализовало, а в больницу не отправляют, сделали укол физраствором и кормят обещаниями. Я очень надеюсь, Алексей, что это письмо дойдёт до Вас и я смогу Вас увидеть, доколе у меня вслед за рукой не отнимется и разум.

Если я не ошиблась, и отцовские часы действительно находятся при Вас,- расскажите мне, ради Бога, что же за тайну они хранят! Не считайте, что бабушка тронулась рассудком, ведь мне очень, очень важно знать об этом! Ибо я боюсь, что из-за этой треклятой тайны, которая обрекла на танталовы муки целый сонм ни в чём не виновных людей, мои отец и мать, встречаясь с ними ТАМ, ничего не могут им ответить в своё оправданье и вымолить прощение. И если я умру, тоже ничего не узнав,- я не смогу помочь ТАМ своим родителям, что как дочь я просто обязана сделать. И ещё я безумно боюсь, что затем весь этот сонм убиенных за ответом явится ко мне. Не смейтесь, но мне очень важно ответить всем им и объяснить, что мой отец ни в чём, совершенно ни в чём не виноват. Что он точно такая же, как и они, безгласная жертва нашего окаянного века.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});