Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Годаль – несравненный Годаль! – лениво отодвинул свой завтрак и пролистал утренние газеты. Он с удовольствием отметил: только самые предприимчивые из них обнародовали, что Панамские шлюзы построены не из бетона, а из довольно взрывоопасных материалов. Большая часть изданий обошла эту щекотливую тему стороной. Годаль бросил газету на соседний столик, за которым завтракал его друг-космополит Адичи Якасава – или Якасава Адичи, смотря как посмотреть.
– Адичи, я вижу, вы опять за старое, – добродушно сказал Годаль.
Маленький японец несколько раз перевел неуверенный взгляд с газеты на Годаля и обратно. Он никогда не мог понять с этими западными людьми, искренни они или нет. Большинство из них не принимали его всерьез. И очень зря. Он медленно путешествовал вокруг света – так медленно, что домой собирался вернуться очень старым и мудрым. В Германии он вырезал деревянные игрушки, во Франции служил банкиром, в Англии торговал шелками, в Америке – писал в газеты. Дома Адичи занимался чем-то, чего нам никогда не понять. Здесь он изо всех сил пытался стать американцем… вот только мы ему этого не позволяли.
– Ха-ха! – ответил Адичи, все еще не зная, как реагировать. Годаль, с которым он был знаком еще в Берлине, Париже и Лондоне, никогда не говорил с ним свысока, зато имел привычку смотреть на него так сосредоточенно, что приводил в крайнее замешательство.
У Адичи был звонкий голос. Но во всем его лице лишь квадратные блестящие зубы вторили той веселости, которую предполагало его восклицание. Он несколько раз посмотрел на Годаля, дабы убедиться, что тот действительно желает начать беседу, но Годаль снова погрузился в чтение. На сей раз это был ранний экстренный выпуск дневной газеты, которую только что принес официант. Адичи вернулся к своему занятию – он покрывал лист бумаги узором, похожим на вышивальный мотив. Это были письмена его отцов, скоропись, ведущая начало из тех времен, когда даже о предках Бенна Питмана[106] никто и слыхом не слыхивал. Адичи владел печатной машинкой не хуже любого репортера, но думалось ему легче над родными закорючками. Сейчас он был занят тем, что переводил музыкальные ноты из общеизвестной нотной азбуки в свои фантастические идеограммы.
Годаль, следивший за ним в зеркало собственных очков, был страшно заинтересован – как, впрочем, и всегда, когда дело касалось Адичи.
Однако вскоре Годаль переключил свое внимание на газету. Немедленно вернувшись на землю, он вспомнил, ради чего вообще находится в городе в такую отвратительную жару. Биржевые сводки на первой странице!
В десять утра, на самом открытии торгов, на “Литтл Стил” налетели “медведи”[107], совершенно взбаламутив этот неугомонный ручей, питающий всю круговерть Уолл-стрит, – и это тогда, когда совет директоров думал, что наконец-то все схвачено и под контролем.
Это были отличные новости! Не потому, что вокруг “Литтл Стил” разворачивался очередной цирк, а потому, что биржа наконец взбудоражилась настолько, что попала на первые страницы газет. Годаль с нетерпением ждал этого момента вот уже несколько месяцев.
Через пять минут он уже сидел в своем автомобиле – маленькой мощной машинке, дышавшей легче, чем паровоз под гору. Через десять минут он уже был на Сидер-стрит и поворачивал ключ магнето, чтобы, когда он вернется, машина была наготове. Вполне возможно, что возвращаться придется в спешке. Наконец он бросил шелковый плащ и автомобильные перчатки в защищенную от пыли камеру сзади и натянул блестящий шелковый цилиндр. Цилиндр был ключом ко всему мероприятию. К перекрестку он двинулся легкой походкой, которую освоил в ранней юности, в ходе долгих и мучительных тренировок с известным фехтовальщиком.
Толпа брокеров, занявшая всю улицу перед фондовой биржей[108], бурлила, как вода на раскаленной сковородке. Кто никуда не спешил, тот пытался перекричать остальных.
Единственными островками спокойствия в этом безумии были выстроенные в ряд посреди улицы дряхлые клячи, запряженные в старомодные хэнсомы, да изредка проходящие мимо сытые господа, явно преуспевающие и солидные, в сюртуках и шелковых цилиндрах.
Оба исключения – лошади, жующие овес из торб, и шелковые цилиндры – представляли интерес для Годаля. Лошади – из-за их безграничного безделья. Эти создания являлись на Уолл-стрит ранним утром и выстаивали на месте до закрытия биржи. Ни одна из них не видела пассажиров с появления автомобилей. Буколический образ биржевого брокера неотделим от хэнсома: возможно, кляч держали для поддержания атмосферы. Некоторые из них стояли скрестив ноги, как декорации в летнем водевиле, другие взбрыкивали, третьи спали днями напролет, свесив морды почти к самой земле. Все кэбби до единого выглядели так, будто сошли с рисунков Фила Мэя[109] много-много лет назад.
Уличных кляч Годаль ценил как зрелище, но его интерес к господам в цилиндрах был совсем иной, и происходил он из страсти к воровству и приключениям. Зажиточные охотники за легкими деньгами, они и носа не совали на Уолл-стрит, если газеты не пестрели заголовками, что брокерам очень уж неймется что-нибудь купить или продать. Это были не игроки на бирже, а инвесторы. Они лишь пользовались очередной эпидемией близорукости, периодически заражавшей азартных игроков рынка, и довольствовались всего ста процентами на доллар в год.
Годаль ступил в обшитую красным деревом контору с золотой вывеской “Стерджес, Уилок и Ко, акции и облигации” и, кивая по пути знакомым, уселся в кресло в дальнем углу, поглядывая то на котировочное табло, то на рой брокеров, вившихся как мухи у несмолкавшего телеграфа. Годаль всю эту толчею не любил. Он пришел сюда не играть, пусть карты и лежали на столе раскрытые. Впрочем, “Литтл Стил” продолжала падать, и он не без удовольствия отметил, что вслед за ней устремились акции родственных предприятий, как стая мелких пичуг на хвосте у ястреба.
Тем временем на улице прогремел второй экстренный выпуск. На первой странице – шумиха на бирже; денежные мешки мчатся в Нью-Йорк на спецпоезде, заокеанские магнаты, в борьбе за каждую минуту, наперебой требуют монополии на радиосвязь. Рубрика “Последние известия” – свежайшие новости красными чернилами, доставленные в типографию в последнюю секунду, пока греется пресс, – отражала последние сводки всех обычных индустрий и железных дорог. Кого-то уже вышвырнули за борт. Кого – это Годаля не интересовало. Завидев сводки, он лишь пробормотал:
– Этого он ни за что не пропустит!
Был уже полдень, когда в холл вошел Уэллингтон Мэйпс. Он тоже был в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, и цилиндре, невзирая на отвратительную жару и влажность.
Его сморщенное лицо и шаткая походка ничем не выдавали, что в свое время, каких-то десять лет назад, правительства всего мира считали нужным посылать шпионов, дабы быть в курсе мельчайших подробностей его жизни. В те времена сеть его агентов дотягивалась до любого уголка земли, и он содержал полный комплект президентов, министров и наследников трона, готовых при необходимости немедленно занять соответствующие посты.
Но это было до того, как старость взяла свое и он скрылся даже от ближайших друзей в полнейшем безвестии и уединении. Он все еще содержал официальную резиденцию, но где Мэйпс жил на самом деле, оставалось тайной почище загадки Сфинкса. Убежище он покидал, только когда на Уолл-стрит начинался кавардак и можно было поиграть с деньгами, которые носит ветер.
Именно этого человека, настолько пережившего свое время, что большинство напрочь о нем позабыло, и ждал Годаль. Сегодня он проследит старого лиса до самого логова.
И сейчас, разменяв девятый десяток, Мэйпс оставался удивительным зрелищем: высокий и костлявый, с орлиным носом и кустистыми бровями; один глаз стеклянный – настоящий когда-то вырезал малайский крис. В своем похоронном наряде он казался дряхлым и беспомощным, как траченный молью дьякон, но для своих преклонных лет был все еще очень силен. Руки у него были огромные; большой палец на правой руке на добрых полдюйма длиннее большого пальца левой, но при этом не толще сигары. Палец охватывал рубец, ровный, как кольцо, – напоминание о том, как один монгольский бандит однажды подвесил за этот палец все двести фунтов костей и мускулов Уэллингтона Мэйпса.
Мэйпс быстро покончил со своими делами. Как всякий игрок, следующий верной системе, все расчеты он подготовил загодя. Он расписался в бумагах – двумя пальцами правой руки, большой палец его не слушался. Огненным взглядом Мэйпс прошелся по лицам собравшихся у телеграфа. Лишь пара человек обращали внимание на то, что не касалось непосредственно телеграфа; они заметили старика и переглянулись, когда тот прошел мимо. Старик прошествовал к двери и, опираясь на внушительные медные перила, спустился к тротуару по мраморным ступеням. Годаль украдкой проследил за ним сквозь медную решетку окна, тонкую, как муаровый шелк. На последней ступени Мэйпс остановился и оглядел улицу.
- Мы поем глухим - Наталья Андреева - Исторический детектив
- Яма - Борис Акунин - Исторические приключения / Исторический детектив
- Земную жизнь пройдя... - Елена Руденко - Исторический детектив
- Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова - Историческая проза / Исторические любовные романы / Исторический детектив
- Спи, милый принц - Дэвид Дикинсон - Исторический детектив
- Браслет пророка - Гонсало Гинер - Исторический детектив
- Тень ворона - Эллис Питерс - Исторический детектив
- Соловей и халва - Роман Рязанов - Исторические приключения / Исторический детектив / Фэнтези
- Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч - Исторический детектив
- Воспоминания русского Шерлока Холмса. Очерки уголовного мира царской России - Аркадий Францевич Кошко - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература / Исторический детектив