Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

Самор вышел. Но едва за ним затворилась дверь, другая дверь открылась, и вошла Шон.

— А, вот и вы, крошка Шон. Добрый вечер!

Король усадил девушку себе на колени и поцеловал.

— Ну-ка, крошка Шон, выкладывайте мне всю правду, — продолжал он.

— Помилуйте, государь, вы не на ту напали! — возразила Шон. — Правду! Я, наверное, еще ни разу в жизни не говорила ее. Если вам и впрямь нужна правда, обратитесь к Жанне, она не способна врать.

— Это верно, графиня?

— Государь, Шон слишком хорошего мнения обо мне. Ее пример меня испортил, и с этого вечера я решила врать, как настоящая графиня, поскольку нет смысла говорить правду.

— А, кажется, Шон от меня что-то скрывает! — воскликнул король.

— Нет, клянусь вам.

— Наверно, свидание с каким-нибудь герцогом, маркизом или виконтом?

— Не думаю, — отозвалась графиня.

— А что скажет на это Шон?

— Не думаем, государь.

— Придется потребовать от полиции донесения на этот счет.

— Какой полиции — господина де Сартина или моей?

— Господина де Сартина.

— И сколько вы ей заплатите?

— Если они сообщат что-нибудь любопытное, скупиться не стану.

— Тогда отдайте предпочтение моей полиции и выслушайте ее рапорт. Я послужу вам… по-королевски.

— Вы сами себя предадите?

— А почему бы и нет, если за тайну будет хорошо заплачено?

— Будь по-вашему. Послушаем ваше донесение. Но только не врать.

— Француз, вы меня оскорбляете.

— Я хотел сказать, без уверток.

— Итак, государь, готовьте денежки, вот вам донесение.

— Они здесь, — позвенев в кармане золотыми, ответил король.

— Во-первых, графиню госпожу Дюбарри видели в Париже около двух часов пополудни.

— Дальше, это мне известно.

— На улице Валуа.

— Очень может быть.

— Около шести туда приехал Самор.

— И это возможно. Но что же госпожа Дюбарри делала на улице Валуа?

— Она была у себя дома.

— Я понимаю, но зачем она поехала к себе домой?

— Чтобы встретиться с «крестной».

— С «крестной»? — повторил король с гримасой, которую ему не удалось полностью скрыть. — Значит, она собирается креститься?

— Да, государь, в большой версальской купели.

— Ей-богу, это она зря — ей больше подходит язычество.

— Что поделать, государь, вы ведь знаете поговорку: «Чего захочешь, о том и похлопочешь»?

— Что ж, нам теперь захотелось иметь «крестную»?

— И она у нас есть, государь.

Король вздрогнул и пожал плечами.

— Мне очень нравится это ваше движение, государь: оно доказывает, что вы пришли бы в отчаяние при виде поражения Граммонов, Гемене и прочих придворных святош.

— Что-что?

— А что? Вы же вступили в союз с этими людьми.

— Вступил в союз? Графиня, зарубите себе на носу: король вступает в союз лишь с другими королями.

— Это так, но все ваши короли — друзья господина де Шуазеля.

— Давайте-ка вернемся к нашей «крестной», графиня.

— Я тоже это предпочла бы, государь.

— Значит, вам удалось изготовить ее?

— Нет, я нашла готовую, да еще какую — графиню Беарнскую, породненную с царствующей династией, ни больше ни меньше. Надеюсь, она не опозорит союзницу союзников дома Стюартов.

— Графиню Беарнскую? — с удивлением переспросил король. — Я знаю только одну графиню Беарнскую, она, кажется, живет неподалеку от Вердена.

— Это она и есть, ей пришлось специально приехать сюда.

— Она вам поможет?

— И охотно!

— А когда?

— Завтра в одиннадцать утра она будет иметь честь получить здесь тайную аудиенцию у короля; одновременно, если это не будет слишком бестактно, она будет просить его величество назначить день, и вы его назначите, причем как можно скорее, не так ли, господин Француз?

Король деланно рассмеялся и поцеловал графине руку.

— Разумеется, разумеется, — проговорил он и вдруг переспросил: — Завтра в одиннадцать?

— Ну да, в час завтрака.

— Ничего не получится, друг мой.

— Как это не получится?

— Я не буду здесь завтракать, сегодня вечером я должен вернуться.

— Что такое? — почувствовав холодок в сердце, осведомилась г-жа Дюбарри. — Вы уезжаете, государь?

— Приходится, милая графиня: я назначил встречу Сартину, у нас крайне срочное дело.

— Как вам угодно, государь. Но, надеюсь, вы хотя бы поужинаете?

— Пожалуй… Да, поужинаю, что-то хочется есть.

— Вели накрывать, Шон, — попросила графиня сестру и сделала ей какой-то условный знак, о котором они явно договорились заранее.

Шон вышла.

Король заметил знак в зеркало и хотя не понял его смысла, но заподозрил подвох.

— Впрочем, нет, даже на ужин остаться не могу! — заявил он. — Мне необходимо сейчас же ехать. Я должен кое-что подписать, сегодня ведь суббота.

— Ну, что поделаешь. Я велю подавать лошадей.

— Хорошо, моя красавица.

— Шон!

Сестра вошла.

— Лошадей короля, — приказала графиня.

— Сейчас, — улыбнувшись, ответила Шон и снова вышла.

Через секунду из прихожей послышался ее голос:

— Лошадей короля!

33. КОРОЛЬ РАЗВЛЕКАЕТСЯ

Король был доволен: своим внезапным решением он наказал графиню за то, что она заставила себя ждать, и одновременно избавился от забот, связанных с представлением. Он направился к двери.

Возвратилась Шон.

— Ну что, вы видели моих слуг?

— Нет, государь, в прихожих слуг вашего величества нет.

Король сам подошел к двери и окликнул:

— Эй, служба!

Никто не ответил; в замке стояла тишина, не слышно было даже эха.

— Что за черт! Никто не поверит, что я — внук человека, сказавшего: «Мне чуть было не пришлось ждать!» — проговорил король, шагнул к окну и распахнул его.

Но на эспланаде было так же пусто, как и в прихожих: ни лошадей, ни скороходов, ни стражи. И только ночь являла взору и душе свое спокойствие и великолепие: в сиянии полной луны верхушки деревьев леса Шату колыхались, как взволнованное море, а миллионы ярких блесток плясали на поверхности Сены, которая, словно гигантская ленивая змея, извивалась на протяжении четырех-пяти лье между Буживалем и Мезоном.

И тут же соловей рассыпал свои чудные трели, какие можно услышать только в мае, как будто этих ликующих песен достойны только первые дни весны, которые спешат умчаться, не успев прийти.

Однако гармония природы не тронула Людовика XV — король был весьма прозаическим человеком, не склонным ни к мечтательности, ни к поэзии.

— Ну вот что, графиня, — с досадой проронил он, — умоляю вас, распорядитесь же наконец. Довольно шутить, какого черта!