Княгиня Ольга. Истоки - Лада Отрадова

и второму видению Вещего Олега: Вол — бык или тур; Хрущ — насекомое (муха); Вепрь — кабан; Рейнеке — лисица; Лана и её покойный муж Козводиц — лань или косуля;

2) Червень (čьrvьnь) — июнь;

3) Окольный град — защищённая стенами и (иногда) земляным валом часть средневекового города, в центре которой обычно располагался детинец — крепость с гарнизоном воинов;

4) Мягкое золото — пушнина, шкурки ценных зверьков (белка, лисица, бобр, горностай и куница);

5) 10 гривен — примерно 50 кг серебра;

6) Цепь — старинная мера длины, равная 50 казённым саженям ≈ 106,68 м.

Глава XXVI: Власть Толпы

ГЛАВА XXVI: ВЛАСТЬ ТОЛПЫ

Главная площадь Торга сегодня была заполнена до отказа, да так, что даже выпавшей у кого-то из рук серебряной монете некуда было бы покатиться. Безбрежное море из мужских голов, взгляды которых были прикованы к ней — взгляды ядовитые, похотливые, осуждающие.

Здесь собрались карманники и побирушки, местные торгаши и держатели питейных заведений, кузнецы и конюхи — одним словом, вшивота, наводнившая майдан первой по зову глашатаев, трубящих направо и налево о всеобщем сборе. Вскоре подтянулись и прочие свободные горожане, и вооружённые бунтовщики в грубых кожаных рубахах и ржавых кольчугах вместо добротных доспехов, с оружием из топоров, копий да дубин.

Много ли было среди них невинных? Тех, кто никогда не пачкал рук своих кровью, тех, кто ни разу не обманывал, не предавал, не изменял супругам своим? И сейчас, тем не менее, именно им вершить суд и то, что именуют они справедливостью.

Затравленный, воспалённый взгляд миндалевидных глаз, похожих на таковые у дикой кошки, исподлобья косится на окружившую её свору с ненавистью и презрением, которые, казалось, могут и вовсе прожечь насквозь прутья деревянной клетки, в которой её несли в центр площади. Одноглазый лидер мятежников прокладывает путь вперёд, бесцеремонно расталкивая толпу, его прихлебатели же окружают женщину со всех сторон и даже сквозь решётки протягивают грязные руки с жёлтыми ногтями, щипают и щупают, пытаются задрать подол платья или ухватиться за грудь.

Хлёсткий, звонкий удар по ладони самого наглого из голодранцев — и он скулит раненым псом, одёргивая руку так, словно обжёгся. Если хоть один из них ещё посмеет к ней притронуться!

— Стяжательница! — выкрикнул голос из толпы. — Падаль!

Лана лишь отвернула покрытую синим шёлковым платком голову, пытаясь никак не отзываться на оскорбления. Один лишь плат её стоит дороже одежд всех собравшихся здесь, не чета царственный индиго блёклому крутику! (1)

— Хапуга! Лихоимка!

— Преступница!

Из скопища что-то вылетело, и гнилой корнеплод, уже осклизлый и зловонный, расплескался по прутьям и оросил её лицо, и без того в синяках и с подбитой губой, мерзкими каплями. Выкрики горожан продолжились, голоса их слились в какой-то неразличимый гвалт, а жена Козводца подняла глаза на деревянные башни городского детинца, на которые падал мягкий предзакатный свет.

Со всех сторон клетку окружили вопящие мужчины, толчея усилилась, пока, наконец, её вместе с пленницей не поставили на возвышение в самом сердце площади. Одноглазый негодяй драным котом взбирается туда следом за ней и поднимает вверх покрытую шрамами и оспинами руку.

— Тихо! — зычным голосом он выкрикивает над сборищем. — Умолкните же! Ибо есть у меня, что сказать вам, с чем обратиться в этот час.

Гомон толпы перетекает в возбуждённый шёпот, а сам мужчина, отведя руки за спину и сцепив их там в замок, принимается ходить по кругу и продолжает:

— Честной люд! Свободные горожане да слободчане! Кулотой меня звать, простого кожевника я сын! Есть ли тут торговцы? Ремесленники? Крестьяне?

Один за другим из людской массы раздаются выкрики, вверх поднимаются руки, а бородатые головы от юных до покрытых почётом седины кивают.

— Мы — те, кто своим трудом построили этот град! Те, кто не боится работать руками и пачкать их потом и кровью, дабы прокормить свои семьи. Так стало ли пчёлам слушать трутней, что не медоносят и не сооружают сот?!

— Нет! — хором отвечает толпа, в воздухе над которой начинает витать какое-то подобное пружине возбуждение и предвкушение.

— Годами торговое братство, такие как она упыри сосали нашу кровь и наши деньги, богатея на чужих страданиях! Годами не замечали этого ни посадник, ни князья, ни прочие наместники — а значит, были заодно с ними и делили награбленное добро!

— Так это! — кивнул поднявшийся на возвышение сухопарый конопатый мужчина. — Товарища моего обманули, заставили пушного зверя по бросовой цене отдать угрозами… да ещё и ссуду вынудили взять под постройку ладьи!

— Вепрь треклятый собирал мзду с моих бортников, да такую, что с каждым годом аппетиты его росли так же, как и брюхо — не то не будут воск и мёд в городе принимать, — пожаловался старый купец, чистые одежды которого резко контрастировали с облачением предыдущего оратора.

— Вы сетуете на лишения денежные, меня же карла Хрущ обманул и тем самым убил моё дитя! — схватилась за голову рыдающая нищенка, единственная из женщин среди собравшихся. — Смерть, только смерти они все заслуживают!

— Полно! — перебил и заставил замолчать всех одноглазый, хватая переданный ему мешок… и поочерёдно доставая оттуда мёртвые головы, которые бросал на принесённую подельниками скамью.

Лана с омерзением отвернулась, зато ленивые жирные мухи тотчас принялись кружить над дохлятиной и садиться на ставшую серо-синюшной плоть, радостно потирая крохотные лапки в преддверии пиршества.

— Вол! — схватив за бороду лысую голову, небрежно положил он её на скамью. — Не оправдал он своего имени, не смог вспахать поле!

— Вепрь! — следующей стала башка с окровавленными зубами и рваными дёснами. — Ответил за своё сребролюбие да как свинья жрал жёлуди, покуда не разорвало тому толстое пузо!

Оживлённое видом наказанных обидчиков скопище одобряюще заголосило, кто-то и вовсе принялся хохотать. Животные… Стая животных, ни дать ни взять — только это и пронеслось в мыслях Ланы прежде, чем коллекция одноглазого пополнилась и третьей буйной головушкой.

— И тебя, несчастная мать, боги услышали, — наконец, закончил он с головой Хруща. — Затоптал народ презренного карлика как букашку, воздал ему по заслугам! Не умрут отныне безвинные чада от шарлатана, не окажется лекарство пустышкой! Что же до тебя…

Из-за рубахи своей одноглазый Кулота достал кинжал и провёл плашмя холодным клинком по тонкой шее вдовы Козводца; Лана нервно сглотнула вставший в горле ком, ощутив прикосновение убийственной стали. Умирать мучительно не хотелось.

— Супруг твой не только потворствовал их преступлениям, но и руководил ими. Знала ли ты об этом и молчала?! Говори, а нето окажешься среди дружков своих, на одной скамье!

— Зна… знала, — заикаясь, молвит женщина и закрывает глаза. —