Мистерия убийства - Джон Кейз

Сигналили мои часы.

Я проснулся мгновенно. Было ещё темно, и висел такой густой туман, что мой обзор ограничивался лишь несколькими футами. Я допил воду, с трудом отвинтив крышку заледеневшими пальцами. Все тело полнилось болью, и мне казалось, что я постарел, по меньшей мере, лет на сто. Придя немного в себя, я осторожно потянулся.

* * *

Спустя примерно полчаса небо начало светлеть. На противоположной стороне скалы за платформой имелась небольшая площадка — почти ниша. В глубину она не превышала восемнадцати дюймов, но над ней нависал скальный козырёк. Спрятаться там можно было, лишь скорчившись в три погибели, и я эту идею отверг.

Я полез вверх по скале в поисках более удобного укрытия. И примерно в пятнадцати футах над платформой нашлось место, где можно было разместиться, не балансируя над обрывом. Оттуда я, оставаясь невидимым, держал в поле зрения платформу и канаты.

Каждые несколько минут я с нетерпением смотрел на часы. Холод давал о себе знать, и, чтобы не клацать зубами, я прикусил полу куртки.

* * *

И вот, наконец, я их услышал. Они уже были рядом с театром. Непрерывный гул прибоя не позволил мне раньше уловить их приближение. До меня долетал шум шагов и голоса двух — нет, трёх — человек. Один из них говорил с явным иностранным акцентом. А затем на фоне мужских голосов я вдруг услышал весёлый детский щебет. На моих глазах выступили слёзы.

Шон смеялся. Это были типичные для парня высокие ноты, совсем не похожие на хрипловатый тон Кевина. У меня оборвалось дыхание, а сердце было готово выскочить из груди.

Я слышал голоса, но понять, о чём идёт речь, не мог. Затем послышался стук открываемых сундуков и иные звуки, сопровождающие перемещение тяжёлых предметов. Значит, началась подготовка к представлению. Предметы мебели и иной реквизит занимали свои места. Один из мужчин насвистывал.

Я изо всех сил старался держать себя в руках. Обычно я достаточно терпелив и умею ждать. Такая способность вырабатывается у тех, кому приходится многие часы проводить в аэропортах.

Но сейчас пассивное ожидание казалось невыносимым, я рвался спуститься со скалы и неожиданно на них напасть. Но трезво взвесив свои возможности — один против троих, — отверг эту идею. У меня была лишь одна попытка — один патрон, фигурально выражаясь, — и стрелять я должен был наверняка — здесь, наверху.

* * *

Один из них начал взбираться на скалу. Из своего подъёма он секрета не делал. Парень громко пыхтел и время от времени чертыхался, за что я был ему весьма благодарен, поскольку эти звуки позволяли мне следить за восхождением.

Подъём на вершину занял у меня почти полчаса, он же сделал это меньше чем за десять минут. Он возник из тумана, зацепился руками за платформу и, легко подтянувшись, оказался на ней. Это был крупный мускулистый парень с гладко выбритой головой. Татуировка в стиле маори, начинаясь высоко на шее, ныряла под воротник его штормовки. Парень снял крышку с металлической коробки, закреплённой на скале под верхним кабелем, и повернул головку выключателя. Вынув из кармана радиотелефон, он поднёс его к губам и произнёс:

— О'кей. Пускайте.

Я понял, что предстоит пробная прогонка оборудования.

Снизу кто-то бросил верёвку, и та сразу угодила в петлю. Прикреплённый к верхнему кабелю механизм, повинуясь радиосигналу снизу, пришёл в движение. На конце верёвки наверняка находился какой-то датчик, поскольку похожий на гибкую трубу аппарат быстро нащупал верёвку и зацепился за неё. Шкивы на обеих скалах пришли в движение, и верёвка натянулась как струна. Все механизмы работали на удивление тихо: даже находясь рядом, я слышал лишь едва различимое жужжание.

— Порядок, — негромко произнёс в микрофон парень с татуировкой. — Спускаюсь.

Он нажал на какую-то кнопку в металлической коробке, и механизм заработал в обратную сторону. Кабели провисли, держащие верёвку зажимы раскрылись, и та упала на землю.

К моему великому облегчению, бритоголовый тоже начал спуск.

* * *

Через двадцать минут я услышал звук ситара в сопровождении барабанов. Вскоре начали прибывать гости. Приближаясь к арене, они производили неимоверный шум.

Я старался не думать о «гостях», которые чокались бокалами и о чём-то весело болтали. Слов я не слышал, и до меня долетал лишь гул голосов.

В какой-то момент у меня запершило в горле, и я лишь ценой огромных усилий сумел подавить кашель. От напряжения на глазах выступили слёзы. Все тело окаменело, и я не знал, смогу ли действовать, когда придёт время.

А затем началось представление. Я слышал шутки и весёлую болтовню Бодро. Время от времени до меня доносился голосок Кевина, а может быть, и Шона. Публика взрывалась хохотом, громко аплодировала, а порой и охала от изумления.

Дудочник демонстрировал своё искусство.

* * *

И вот началось то, чего я так долго ждал. Дудочник бросил вверх верёвку, сопроводив это действие командой:

— Замри там!

Верёвка не послушалась и хлопнулась перед ним на землю.

— Не знаю, в чём дело, — печально произнёс Байрон. — Небеса меня отвергают.

В публике послышались смешки.

— Я должен сосредоточиться.

Верёвка снова упала на землю.

Дудочник опять пожаловался на судьбу и попросил публику помочь ему заставить верёвку «зацепиться за небо».

Детский голос произнёс какие-то слова (я не слышал, какие именно), но они вызвали взрыв хохота. Ещё одна попытка, и я увидел, как конец верёвки, скрывшись от публики в тумане, возник перед моими глазами. Зажимы успешно справились со своей задачей, шкивы начали вращаться, верёвка натянулась, а зрители разразились восторженными криками.

— Посмотрим, насколько крепко держат её небеса, — сказал Дудочник и подёргал за верёвку. Та затрепетала, но «небеса» держали её прочно. — А почему бы тебе на неё не залезть? — спросил Дудочник у моего сына. — Посмотришь, что там. Наверху.

— Не знаю, — неуверенно ответил Кевин. — Это о-очень высоко.

— Лезь! Я тебе приказываю! — велел Дудочник.

— Ну хорошо.

Когда мальчик начал карабкаться вверх, раздались дружные аплодисменты.

Дудочник продолжал беседовать со зрителями, но я его не слушал. Я следил за колеблющейся верёвкой.

И вот наконец я увидел сына. Из тумана вынырнула белокурая головка Кевина.

На нём были набедренная повязка и широкая лента через плечо. Ребёнок настолько сосредоточился на подъёме, что не смотрел на платформу, пока не оказался в верхней точке каната. Когда он увидел меня, на его личике появилось неподдельное изумление. Я стоял со слезами на глазах, приложив палец к губам и покачивая головой. И вдруг я с ужасом подумал, что от пережитого потрясения сын может сорваться в пропасть.

Но этого, по счастью, не произошло. Кевин отработанным движением просунул ногу в петлю, подтянулся к платформе и, выбравшись на ровное место, приник ко мне. Я раскрыл объятия, но в тот же миг увидел микрофон, прикреплённый «крокодильчиками» к украшавшей его ленте.

Я снова поднёс палец к губам, отстегнул микрофон и, завернув в полу шерстяной куртки, зажал в кулаке.

— Папа, — произнёс Кевин с восторгом и недоумением, — что ты здесь делаешь?

Я не знал, что ему ответить.

— Он сказал, что мы не увидим тебя до самого Рождества, — продолжал сын яростным шёпотом. — Сказал, что люди из студии нашли тебя во время турнира и послали на срочное задание. Он сказал, что отвезёт нас домой и там мы вместе с ним дождёмся мамочку. Он даже купил нам солёных крендельков. Потом мы приехали домой, но только ненадолго. Когда мы попробовали тебе позвонить, он сказал, что ты едешь в аэропорт. Я изо всех сил тебя звал, и ты ответил, но связь оборвалась. А потом он нам сказал, что ты попал в автомобильную аварию и так сильно поранился, что мамочке приходится заботиться о тебе и нами она заняться не может… — Его личико вдруг скривилось, и я понял, что он вот-вот заревёт.

Кевин тогда уже наверняка почувствовал, что дело нечисто, а чуть позже понял, что попал в ловушку. Но он держал себя в руках всё это время, слушая то, что ему внушали, и принимая тот странный образ жизни, который навязывали ему и брату.

Мальчишки пытались убедить себя, что все — о'кей и это нормальная форма существования. Но несоответствия в рассказе Дудочника наверняка тревожили их в глубине души. Они не понимали, почему за ними не приезжают бабушки и дедушки. У них должно было возникнуть множество подобных вопросов.

И, снова став моим маленьким сыном, он заплакал.

Охватившие меня в тот момент чувства невозможно передать словами. Что может быть счастливее воссоединения отца с почти утраченным сыном?

Но наше счастье продолжалось недолго. Отодвинув его на расстояние вытянутой руки, я прошептал:

— А теперь слушай меня очень внимательно, Кевин. Ты сейчас должен сделать то, что тебе велели. Делай все как надо.

— Мне пока нечего делать, — ответил он и тут же спохватился: — Надо отправить назад эту штуку. — Он освободил ногу от петли, и та скользнула назад к пропасти. — Потом я должен ждать.