История Византийской Империи. Том 3 - Федор Успенский

Закулисная сторона дела живо рисуется в нижеследующих фактах, в которых выражался протест против притязаний Романа Лакапина. Лев Фока и паракимомен Константин согласились положить оружие под известными условиями, но эти условия были уже нарушены, так как Роман явно покушался на устранение Константина и во всяком случае произвел переворот в государственном устройстве. Можно думать, что если не сам Константин, то всего ближе стоявшие к нему лица, как августа Зоя и воспитатель его Феодор, который находился ранее в прямых сношениях с Романом, глубоко чувствовали всю обиду, нанесенную принципу самодержавия и наследственности царской власти. Восстание Льва Фоки, представителя сильной военной партии, было выражением общественного недовольства и протеста. Так как восстание Фоки имело мотивом защиту прав царя Константина против домогательств василеопатора, то понятно, что на стороне бунтовщика оказались все приверженцы партии царицы Зои и Константина. Роману Лакапину удалось, впрочем, легко дискредитировать цель военного движения благодаря своевременно принятым мерам. Именно, он обратился с воззванием к войскам, стоявшим под знаменами Льва Фоки, в котором как будто от имени царя Константина давал совершенно другое объяснение событиям. В этом акте Константин выражал мысль, что он добровольно предоставил Роману охрану своего царского достоинства и почитает его как своего отца и испытал от него отеческую любовь и расположение. Что же касается Льва Фоки, то он всегда строил козни против царя и всеми своими делами оказывал противодействие царской власти и стремился к тирании. Таким образом, отныне он не может более оставаться в должности доместика схол «и я свидетельствую, что это военное движение затеяно им не с моего согласия, но предпринято самовольно с целью захватить царскую власть» (7).

Нужно вдуматься в положение и представить себе возможность того, что восстание Льва Фоки действительно было вызвано, подстрекательством близких к Константину лиц, если не с его согласия, чтобы оценить весь трагизм официального признания, что в Романе он нашел своего отца и покровителя. Кроме того, в лагерь было подброшено много подметных писем, в которых описывалось положение дел с точки зрения Романа и приглашались все истинные патриоты отстать от Льва Фоки и перейти да сторону царя. Смысл восстания был утрачен, многие из лагеря Фоки стали уходить, и сам предводитель счел нужным спасаться бегством. Но его нагнали и схватили и, прежде чем получен был приказ о том, как с ним поступить, лишили зрения.

Несмотря на суровые меры, предпринимаемые против политических противников, заговоры открываемы были ежегодно, один за другим. Наконец, суровая доля постигла и наиболее близких к царю лиц. На августу Зою был сделан донос, что она замышляла отравить Романа, ее приказано было взять из дворца и заключить в монастырь, где она была пострижена в монахини. Скоро затем воспитатель царя Феодор вместе с его братом Симеоном были арестованы во время обеда, предложенного им патрикием Феофилактом. По подозрению в заговоре на Романа их отправили в ссылку в фему Опсикий. Так постепенно составилась для Константина Порфирородного та исключительная обстановка, в которой он провел 26 лет «в подчинении» у своего тестя. Все это время он лишен был свободы сношений с людьми, не мог выбирать себе друзей и, нося царскую корону, на самом деле был рабом самых стеснительных условий, в которые его поставил его тесть. По-видимому, намерение Романа заключалось в том, чтобы показать всем ничтожество законного носителя царской власти, заставить забыть о нем и постепенно приучить общественное мнение к новой династии, представляемой Лакапинами. Это легко можно видеть из дальнейших его мероприятий. По смерти его супруги Феодоры он приказал короновать и возвести в сан августы Софию, жену своего старшего сына Христофора, обеспечивая за ним наследство в царской власти. Ссылаясь на то, что постоянные заговоры и возмущения не дают ему покоя, он заявил желание занимать первое место в официальных актах, церемониях и провозглашениях и сделал распоряжение в этом смысле (923). Чем дальше, тем решительней были действия Романа. В 924 г. в праздник Рождества были сопричислены к императорской власти сыновья Романа Стефан и Константин и коронованы. Последнему сыну, Феофилакту, постриженному в монахи и возведенному в патриаршие синкеллы, предоставлено было готовиться к высшему сану в церковном управлении. Роман в заботах об укреплении своей династии не удовлетворился и указанными мерами. Он сопричислил к царской власти внука своего Романа, рожденного от Христофора, выдал за болгарского царя Петра внучку свою Марию. По случаю этого торжественного события в 927 г. он почтил своего сына Христофора вторым местом, низведя Константина на третье [119]. С течением времени старшинство перешло на двух других сыновей Романа, так что Константин стал писаться и провозглашаться на пятом месте.

Можно удивляться, с одной стороны, настойчивости Романа в проведении мер, столь явно и в нарушение всякой справедливости унижавших Константина, и, с другой стороны, тому спокойствию и «непротивлению», с которым Порфирородный относился к этим мерам. Нужно иметь в виду, что каждое распоряжение, нарушавшее права Константина, должно было или исходить от его имени, или по крайней мере иметь его формальное согласие. И он на все соглашался, раздавал короны детям и внукам Романа и не принял непосредственного участия ни в одном движении против тирании Лакапина. Философское отношение к своему положению, которое он понимал и оценивал во всей его реальности, без сомнения, должно возвышать характер Константина в наших глазах. Находясь в исключительно необычном для императора положении, он, однако, с достоинством относился к своей доле и нашел возможным в высшей степени полезно воспользоваться той свободой, какая ему была предоставлена. Роман Лакапин при всех благоприятных обстоятельствах, какие нашел он в характере Константина, не достиг цели своих заветных желаний и не утвердил своей династии. Весь трагизм постигшей его невзгоды заключается в том, что те же самые сыновья, ради которых он столько заботился и которых возвысил до царского положения, низвергли воздвигнутое им здание. Уже и старший сын Христофор помышлял свергнуть отца и самому стать на его место; можно догадываться, что его подстрекал к движению против отца тесть его, магистр Никита, которого и постигла обыкновенная судьба заговорщиков при Романе [120]: он был пострижен в монахи и сослан в заточение (928). Но Роман жестоко обманулся в своих расчетах на утверждение власти в своем потомстве. Прежде всего смерть царя Христофора в 931 г. нанесла большой удар и его родительским чувствам, и дальнейшим династическим замыслам. Христофор, по-видимому, был лучший из сыновей Романа, остальные дети, хотя и возведенные в царское достоинство, были еще в юном возрасте и заставляли заботливого о судьбе их отца призадуматься над тем, что ожидает их впереди. Если судить по младшему царевичу Феофилакту, который в 933 г. возведен был в патриархи Константинополя и в течение более чем двадцатилетнего управления Церковью обнаружил полную неспособность понять свои обязанности и относился с нескрываемым цинизмом к религиозным вопросам, то следует принять, что семья Романа Лакапина поведена была в воспитательном отношении совсем иначе, чем это было принято в доме Македонской династии. Стефан и Константин, которые теперь занимали ближайшее место после Романа, не питали добрых чувств к своему отцу и легко сделались орудием заговора, имевшего целью лишение власти царя Романа. Летопись весьма скудно освещает катастрофу, разразившуюся над домом Лакапина и восстановившую права Константина Порфирородного. Встречаем в этом смысле некоторые указания, выраженные мимоходом и по разным поводам. Так, восхваляя приверженность царя к монахам, летописец говорит, между прочим, о монахе Сергии, племяннике патриарха Фотия, которого очень уважал царь Роман и имел своим духовным отцом. Этот монах неоднократно обращал внимание царя на распущенность его сыновей, на недостаток данного им образования и на пороки их [121]. Между прочим, по этому поводу писатель обращается к современному церковному событию, именно, перенесению из Едессы в Константинополь Нерукотворенного образа, о котором было много разговоров и который распространялся тогда в многочисленных копиях. Сыновья царя говорили об этом изображении: «Мы ничего не видим, кроме очертания лица». На это зять царя Константин замечал: «А я вижу глаза и уши». Блаженный Сергий сказал им: «Вы все правильно видите». Они же не соглашались и спросили: «Но что, однако, значит эта разность взгляда?» Сергий ответил: «Я скажу вам словами Давида: очи Господни на праведников и уши его к просьбе их, лице же Господне против делающих зло, чтобы истребить с земли память их» (8). Царевичи рассердились и стали строить ковы против отца. Трудно, конечно, ставить в связь разговор, здесь сообщенный, с заговором против