Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1] - Константин Путилин

Прежде всего я дал приказ о ро­зыске похищенной у Фохта енотовой шубы. Опыт сыскной полиции свидетельствует, что похищенные вещи не залеживаются у воров и убийц, а большей частью немедленно сбываются, продаются ими. Местом сбыта чаще всего служат Александровский и Апраксин рынки.

Розыски шубы, действительно, очень скоро увенча­лись успехом. На Александровском рынке нашему чиновнику удалось не без труда узнать, что утром 15 января какие-то двое неизвестных продали еното­вую шубу барышникам, которые, в свою очередь, пе­репродали ее в лавку Павлова в Апраксином дворе. Там она и была найдена, ото­брана и представлена в сыскную полицию.

Теперь все внимание сыскной полиции было сосре­доточено на двух лицах, исчезнувших из номера, — Малинине и Померанцеве. Найти их и арестовать — это значило наполовину разрубить следственный гордиев узел. Какой-то таинственный внутренний голос мне подсказывал, что эти два лица не косвенно, а прямо замешаны в убийстве Фохта, о котором газеты уже затрубили во всю, всполошив петербургское население. Я выработал такой план: нескольких агентов разослал по всем тем злачным местам, где убийцы обыкновенно, тотчас по совершении преступлений, любят «забываться», ища в вине и распутстве целительный духовный бальзам, — по трактирам, публичным домам; двум же агентам я предписал неотступно находиться у квартиры, в которой было совершено убийство Фохта, внимательно следя за вхо­дящими и выходящими жильцами.

И вдруг случилось нечто в высшей степени стран­ное, то, чего мы менее всего ожидали: один из предполагаемых убийц совершенно спокойно явился в свою комнату, где была устроена засада, облава.

Это был Иван Малинин. Около десяти часов утра он, совершенно пьяный, подъехал к дому, вошел в квартиру и прошел нетрезвой походкой в свою комнату. Через несколько минут к нему нагрянула сыск­ная полиция. При виде ее он страшно изменился в лице, и хмель сразу слетел с него. Грустное, тяжелое и отталкивающее впечатление производил собою этот юноша. Перед нами стоял чуть не отрок (ему всего было 19 лет), небольшого роста, худощавый с маловыразительным лицом. Пьянство и разврат уже успели наложить свою проклятую руку на этого юношу. Лицо его было одутловато, точно налито водой. Под глазами синей лентой залегли круги, очевидно от распутно проводимых ночей, руки и ноги тряслись мелкой дрожью, и не от страха, а все от той же «милой» жизни, где стаканчик водки чередуется с грязными ласками грязных блудниц. Он был грязно, до отвратительности небрежно одет. Все на нем было расстегнуто, все в пыли, в перьях, в пуху. Для опытного взгляда сразу было видно, где он провел эту ночь.

При аресте он был почти невменяем. Очевидно, бессонная ночь, пьянство и распутство каким-то кошмаром налегли на него, придавили его. Привезенный к нам в сыскную полицию, он несколько оправился и, по-видимому, вполне чистосер­дечно поведал нам следующее.

Он, Иван Иванович Малинин, царскосельский мещанин, сирота, 19 лет, православный. Родители его были довольно состоятель­ны, занимались торговлей. Желая дать ему приличное образование и воспитание, отдали его в Коммерческое училище, где, однако, он курса не окончил, пробыв только до 5-го класса.

— Отчего же вы вышли из Коммерческого училища? — спросили его.

— Несколько причин было. Во-первых, умерли родители и я хотел сам заняться коммерческим делом, а потом... учение не давалось. В одном из танц-классов познакомился я с барышней. Свели мы близкое знакомство... Деньжонки водились... Начались кутежи, попойки... Эх, до учения ли тут...

Словом, из рассказа Малинина об этом периоде его жизни вырисовалась старая и знакомая история, как гибнут юноши, попавшие слишком рано в водоворот столичной веселой жизни...

Далее Малинин рассказал, что по выходе из училища он имел собственную типографию, которую, разумеется, очень скоро «пустил в трубу». Танц-классные и иные девицы, кутежи и оргии плохо вязались с серьезными занятиями и коммерческим делом. Семнадцати лет он взял себе попечителя Лавра Фроловича Васильева. После краха с типографией все последнее время он живет исключительно на деньги, получаемые от своего попечителя.

— Какие же это деньги? — спросил я Малинина.

— Так... кое-какие наследственные.

Жили они раньше на Дегтярной улице, а теперь вот уже год как он поселился в квартире Евдокии Григорьевой, в доме Фридерикса, где снимает комнату, в которой также обитает и отставной коллежский регистратор Александр Платонович Померанцев.

— Чем же занимается ваш сожитель Померанцев?

— Пьянством, — ответил Малинин. — Он почти голый, все пропил.

— Ну, расскажите теперь все откровенно, что вы знаете об убийстве Фохта, — сказал я. — Не забывайте, что вы подозреваетесь в этом убийстве.

— Нет, ваше превосходительство, — начал Малинин. — Клянусь вам, я не убивал старика. Это дело рук Померанцева. Рядом с нашей комнатой жил отставной почтовый чиновник Готлиб Фохт. Это был человек уже очень пожилой. Среди жильцов Григорьевой он пользовался большим почетом, так как почему-то все его считали весьма зажиточным, чуть ли не богачом.

— Из чего они это заключили?

— Он жил, не только ни в чем не нуждаясь, но и ни в чем себе не отказывая. Он, который еще мог работать, нигде, однако, не служил, любил выпить, причем не стеснялся на трату дорогих вин, специальных водок, закусок, имел ценные вещи. Всего этого, по меркам нашего логовища, было вполне достаточно, чтобы прослыть богачом. Я познакомился с покойным месяца два тому назад, а Померанцев — ранее. Фохт был всегда любезен, приветлив, любил шутить, балагурить, нередко угощал нас. Несколько раз я отплачивал ему тем же. Вчера около четырех часов дня у меня были мои братья: Федор и Алексей, приехавшие из Царского Села. В пять часов они уехали обратно, так как Алексей должен был явиться для исполнения рекрутской повинности. Уезжая, Алексей дал мне на угощение рубль двадцать копеек, на которые я купил три сороковки водки, три бутылки пива, колбасы, чухонского масла и хлеб. Все это мы принялись уничтожать вдвоем с Померанцевым.

— Вы, конечно, сильно охмелели?

— Нет, пустяки... Такая порция для нас была скромной... Фохт пришел к себе около восьми часов вечера. «Идите, Померанцев, пить ко мне вашу супружницу-тетку — померанцевую водку», — пригласил Померанцева Фохт и расхохотался, довольный своим каламбуром. Бражничали они долго.

Около одиннадцати часов вечера пришел от Фохта Померанцев и принес мне рюмку «померанцевки». «Лопай, дружище, — сказал он, — наш старик шлет тебе сие в дар». Я выпил ее. Должно быть, чаша переполнилась, потому что я почувствовал опьянение. «Дай мне твой ремень, которым ты подтягиваешь брюки», — обратился ко мне Померанцев. Я спросил его, зачем тот ему понадобился. «Нужно», — буркнул он. Я дал. Он ушел в комнату Фохта, заперев предварительно на ключ квартиру изнутри.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});