Электрические тела - Колин Харрисон

В тот же день я поехал в его особняк на Лонг-Айленде и уговорил мистера Уоррена допустить меня к Президенту, который сидел на террасе в желтой фланелевой пижаме. Хотя он потерял примерно пятнадцать фунтов и кожа у него на щеках обвисла, его голубые глаза были яркими и удивленными. Его жена – третья – сидела в комнате неподалеку и весело болтала по телефону. Сиделка пыталась развлечь Президента телевизором, но он не мог пользоваться дистанционным пультом. Он понятия не имел, что это такое, и бездумно переключался по сорока или пятидесяти каналам. Блики от экрана играли на его недоумевающем лице, а его голубые глаза с веселой сосредоточенностью смотрели куда-то за изображение. Я осторожно пожал ему руку, на прощание сжал плечо и ушел. Позже я узнал, что к нему вернулась некая физическая живость и он начал собирать мячи для гольфа. Вместо того чтобы играть настоящий матч на Палм-Бич или в Ньюпорте, в своем прежнем клубе, он со своим старым помощником для переноски клюшек упрямо обходили стадион. Президент, волоча ноги и чуть кособочась, собирал оставленные мячи – «Труфлайты», «Уилсоны» и «Тайтлисты», – после чего его увозили домой. Кажется, у него в оранжерее стоит десяток ведер со старыми побитыми мячами.

Неделей позже ко мне зашел сержант полиции, который сообщил, что Долорес так и не объявилась, чтобы забрать тело Гектора: не знаю ли я, как связаться с его родственниками. Это известие меня очень обеспокоило, и я сразу же начал тревожиться о Долорес и Марии. Я рассказал полицейскому все, что знал, в том числе и про анкету служащего Корпорации, но на следующий день он позвонил и сказал мне, что мать Гектора умерла полгода назад в Пуэрто-Рико и что им не удалось отыскать никаких родственников. Соседи до дому, где у Гектора была квартира, не знали никого из его близких, как и священники из римской католической церкви Святого Михаила. Не было никого, кто бы взял на себя ответственность. Может, я хоть кого-то знаю?

Когда я ответил ему, что нет, он вежливо спросил, нельзя ли им отдать тело мне, поскольку мест в полицейском морге очень мало, а в противном случае тело окажется в могиле для нищих, где хоронят брошенные тела бездомных и подкидышей, и я согласился, чтобы морг Методистской больницы передал тело мне. Я договорился, чтобы его забрала ритуальная контора Сансет-парка. Я попросил директора заказать католический обряд и сообщить об этом соседям. Я велел, чтобы было все по обычаю: священник, гроб, цветы – все. Я полностью оплатил его услуги и объяснил, что не буду ни на отпевании, ни на похоронах, которыми прошу его руководить. Я поехал на кладбище Гринвуд и попросил, чтобы Гектора похоронили на участке рядом с его сыном. Работник кладбища не мог понять, кто я такой, раз я не родственник, но я заплатил за участок и камень наличными, и он успокоился. Моим единственным утешением во всем этом была мысль о том, что Долорес может прийти на могилу к сыну и увидеть, что о ее муже должным образом позаботились. Может быть, она уже там побывала – я не знаю.

Я считал, что все эти дела закончены, но в прошлый октябрь, когда я смотрел по телевизору мировое первенство, один из юристов Корпорации позвонил мне, чтобы сообщить, что Корпорация подала на меня иск о лишении всего моего пенсионного обеспечения с тем, чтобы компенсировать себе затраты, возможные в том случае, если кто-то из родственников Гектора – например, Долорес – объявится и решит подать на Корпорацию в суд за смерть Гектора. Когда я запротестовал, он указал, что определенные «злоупотребления», как он выразился, стали причиной развития цепи событий. Юрист сказал, что истец мог бы заявить, что я преднамеренно причинил Гектору душевные страдания, воспользовавшись моим влиятельным положением в Корпорации. Юрист и его «команда», которые рассматривали возможность иска Долорес к Корпорации, сочли, что она могла бы представить убедительные аргументы. Таким образом, я могу либо подписать соответствующее соглашение, либо подать встречный иск на Корпорацию. Я подписал отказ от всего. Конечно, Долорес до сего дня не обратилась с иском.

Все это произошло всего год назад – и происшедшее меня изменило. Единственное, что осталось прежним, – это моя повышенная кислотность, которая по-прежнему проявляет себя как изжога, как горькая отрыжка, которая поднимается, словно обвинение или месть за все мои проступки. Я ходил к моему терапевту, и он спросил меня относительно ощущения, что у меня перехватывает горло. Его удивило то, сколько маалокса я глотаю. Это не оптимально, сказал он. Он мог бы назначить исследование, при котором я буду глотать бариевую кашу, после чего меня привяжут к столу так, чтобы ноги были приподняты, и посмотрят, что происходит внутри. На его взгляд, это похоже на «пищевод Беррета». Мы проведем гастроскопию. Я спросил его, нужно ли мне делать пликацию Ниссена. Он ответил уклончиво: давайте увеличим дозу лекарств и посмотрим. По его словам, он наблюдал немало случаев, подобных моему, и все может идти так и дальше.

Я живу на свои сбережения, но рано или поздно мне придется найти работу. Мне пришлось сдать в аренду мой дом, чтобы выплачивать ежемесячные взносы по закладной, и там поселилась молодая семья с тремя детьми. Родители были счастливы находке. Отец – крупный, добродушный мужчина, который напомнил мне Гарри Маккоу, – тряс мне руку. Теперь я живу в маленькой дешевой квартире на окраине Бруклина. Как я уже говорил, в последнее время я брожу по городу, перемещаюсь без какой-то ясной цели. Дни тянутся бесконечно. Я выгляжу очень аккуратно, почти каждое утро бреюсь, так что, как правило, в ресторанах мне разрешают сесть у окна. Я – это тот тип, что пялится сквозь стекло с тупым, рассеянным выражением лица. Я пытаюсь понять, где дорога обратно.

Рано или поздно я начну действовать. Я в этом уверен. Честно, в этом нет сомнений. Но сейчас я все еще пытаюсь разгадать тайну, почему я жив, а Гектор умер, почему когда-то я крепко обнимал у себя в постели Долорес и Марию, а теперь они исчезли, и я не знаю куда. Вот, в сущности, самое непонятное. Мы прошли сквозь жизнь друг друга с такой таинственной стремительностью. Она сломала меня, она воссоздала меня. Теперь я понимаю, как глупо я к ней относился, с излишней сентиментальностью. Это мой старый недостаток, но в случае с Долорес Салсинес мне следовало бы быть умнее, не так охотно покупаться на идею. Ведь Долорес, в конце концов, не была такой уж невиновной. Она была женщиной, которая изменила своему мужу не меньше чем с четырьмя мужчинами, а потом ушла от него, ничего ему не сказав. Она с самого начала мне лгала. И она не пыталась поговорить с Гектором – это она заставила его паниковать. Могло ли у нас с ней что-то получиться? Не знаю, о чем я думал.

И наверное, теперь я вижу, что Долорес не испытывала ко мне никаких особых чувств, чтобы потом вспомнить обо мне с теплотой. Я это понимаю, я знаю это в глубине души, и это справедливо. Я просто какой-то мужчина, с которым Долорес какое-то время пожила. Просто какой-то парень. Тело. Это мог быть Джек Уитмен, это также легко мог быть кто-то другой. В конце концов, я не имел никакого значения для сердца Долорес Салсинес.

Но это знание ничего для меня не меняет. Прошлой ночью я обнаружил, что смотрю, как ночной ветерок, влетая в окно моей спальни, колеблет занавеску, – и на секунду мне показалось, что за этой завесой я увидел Долорес. Я слышу мелодичный смех Марии. Я люблю их – горестно и безнадежно. Я проверяю себя на то, помню ли я их лица. Да, помню. А потом я думаю о том, что они находятся где-то здесь, в городе, едут в темной подземке. Есть ли у них жилье, есть ли у них деньги? Эти мысли меня терзают, и я стараюсь их отогнать.

И поэтому я постоянно нахожусь в движении. По большей части хожу пешком. Только вчера я проходил мимо большого многозального кинотеатра на Ист-Сайде, где шли восемь или девять кинофильмов. Часть из них принадлежали Корпорации, и один из них должен был принести в течение этого года почти полмиллиарда долларов. Я увидел зрителей, выстроившихся на улице в очередь. Они радовались перспективе развлечения, но, как мне показалось, в их глазах я прочел еще и усталую покорность. Если им и хотелось чего-то иного, то я не мог определить, чего именно.

Днем я вспомнил, как Лиз любила картофель фри, и зашел в фастфуд. Внутри картонная вывеска сообщала, что если вы купите гамбургер или коктейль, то получите игрушечную резиновую обезьянку, которая оказалась лицензированным товаром, изготовленным на основе одного из мультфильмов Корпорации. Эту фигурку все видели. Я уверен, что Мария тоже ее видела. Корпорация заказывает огромные партии литых игрушек в Китае, где их дешево изготавливают заключенные. Эта обезьянка очень узнаваема и восходит еще к целлулоидным короткометражкам, выпускавшимся Корпорацией в сороковые годы. Сейчас для нее и других мультипликационных героев Корпорация открыла сеть магазинов по всей стране – их 328, большинство расположены в пригородных торговых центрах, – где покупатели могут купить и другие продукты Корпорации: книги, кассеты, одежду, постеры, что угодно. Эта обезьянка теперь появляется в воскресных мультфильмах, передаваемых кабельным каналом, в классическом полнометражном анимационном фильме, в серии детских видео, в детских парках Корпорации и других дополнительных товарах: на часах, футболках и тому подобном. Ежегодный доход составляет около сорока миллионов. И эта же обезьянка начинает появляться в новых технологиях развлечений. Она продолжает жить так, как нам, живым, не удается. В ресторане объявление сообщало, что если вы потратите на еду больше некой суммы, то получите одну из видеокассет. Купите, например, пару гамбургеров. Прямо передо мной стояла маленькая девочка со светлыми волосами и голубыми глазами и умоляла мать купить ей видеокассету. Такое огромное желание, такая страстность. Честно говоря, я этого понять не могу. Но с другой стороны, я в последнее время вообще мало что понимаю – только то, что после смерти Лиз я потихоньку портился.