Электрические тела - Колин Харрисон

Он увидел, как Долорес бросила на меня быстрый взгляд.

– А, она, похоже, тебе об этом не рассказала, – язвительно бросил Гектор. – Маленькая деталь, которая все меняет, так? Верно? Как она оставила окно открытым, потому что слишком много выпила, хоть и знала, что это опасно? Она рассказывала, как служащая социального отдела приходила и спрашивала, что произошло? Что могли завести дело в социальном отделе? Как я ее простил? Я все ей простил. Она убила моего сына, а я ей это простил!

Его голос зазвучал как громкие, гневные причитания. Похоже, Долорес встревожила эта перемена, это было ей знакомо.

– Я полюбил тебя с первого взгляда, Долорес, – продолжал Гектор. – Господи Иисусе, я же тебе это говорил. Я дал тебе обещания, так? Дал зарок твоим теткам. Потратил все деньги на медовый месяц. Тогда у нас все было хорошо, у нас было все, чего мы хотели. Я всегда был тебе верен, Долорес, ни с кем не трахался. Может, я и делал вид, будто у меня что-то есть с теми девицами с Сорок восьмой улицы, злил тебя, но я никогда ничего себе не позволил. Я говорю тебе, что ни разу не вставил член ни в одну бабу, потому что я любил тебя. Я многих баб трахал до нашей свадьбы, Долорес, и мне это нравилось, но потом я перестал, потому что я любил тебя так, как ты даже представить не можешь. Мужчине в таком признаваться не хочется, Долорес. Ничего, Долорес, я ни разу ничего не сделал, потому что говорил себе: этому далеко до того, что меня ждет дома. Ты была лучше всех! И я говорил об этом парням. – Он подождал ответа Долорес. Его не было. – И я ломал себе хребет, так? Я человек гордый, Долорес, у меня есть гордость, но ты для меня важнее. Я пуп себе рвал ради тебя и малышей, а потом однажды пришел домой, а ты сбежала. А потом ты поселилась у какого-то типа – у какого-то гребаного белого богача, который небось и трахаться толком не может...

– Он прекрасно справляется, Гектор, так что можешь заткнуться.

Долорес с ненавистью смотрела на него, сжав губы. Казалось, они оба забыли о моем присутствии.

Я понял, что этим дело не закончится, и встревоженно посмотрел на часы. Мне уже явно не удалось бы успеть к началу заседания совета, я уже опаздывал на пять минут. Но я не мог оставить Гектора у себя во дворе. Он мог наброситься на Долорес или Марию, он мог сжечь мой дом, он мог отнять их у меня.

– Эй, – сказал я ему, – давай кое-что уточним...

– Ты! – заорал Гектор. – Ты тут ни при чем. Тебя тут даже нет, понял? Я даже не собираюсь с тобой разговаривать! – Он снова повернулся к Долорес, и его взгляд смягчился. – Долорес, пожалуйста, малышка. Я несколько недель тебя искал, знаешь? Мне очень жаль, что пришлось убить пару собак. Они ни в чем не виноваты. Просто у меня ничего нет, Долорес. У меня даже самого себя не осталось, понимаешь? Я так долго работал – и у меня ничего нет. Никто больше не покупает машины. У нас там стоит только всякое дерьмо, которое никому не нужно, – машины, которым по восемь, десять лет. Но это не страшно, потому что меня повысили. Я это тоже сказал по телефону. Ты это слышала? Меня сделали инспектором, Долорес, я получаю, типа, на пять тысяч двести баксов больше. Хорошие деньги. Мне дали учебник, и все такое. Так что я подумал: мы могли бы взять отпуск, поехать на пляж, Долорес. Мария любит океан – помнишь, как мы ездили на Кони-Айленд? Поедем, например, в Атлантик-Сити, остановимся в каком-нибудь недорогом мотеле.

Гектор смотрел на жену, надеясь, что она что-нибудь скажет. Ему отчаянно хотелось излить свое горе. Я мог легко представить себе, как он сидит в исповедальне, минуту за минутой, как рассказывала Долорес, слишком громко разговаривая со священником.

– Мне нужны только ты и малышка, – поспешно продолжил Гектор. – Если вы со мной, то я в порядке. Я это и хотел сказать. Мое сердце успокоится, если вы с Марией вернетесь домой. Давайте поедем на берег. Сегодня у меня выходной, мы поставим шезлонги... – Он смотрел на нее, надеясь увидеть какой-то признак того, что это ей нравится, но лицо Долорес не менялось, и это, похоже, его смутило. – Я никогда тебя ни о чем не умолял, я никогда никого не умолял. Я даже того китаезу не умолял подождать с деньгами, я никогда не умолял дать мне работу. Никогда. Но тебя я умоляю, Долорес. Я в плохой форме, chica, ты ведь по-прежнему моя девочка-парикмахерша, tu sabes? Ты по-прежнему моя маленькая мамочка. Все те хорошие времена в Сансет-парке? Все те ночи на улице, на траве? Ну же, Долорес, ты всегда твердила мне, besame, besame. Ты ведь не можешь забыть все те минуты. Я был на могиле нашего маленького Гектора, Долорес, и видел, что ты там недавно была. Я видел завядшие цветы и прочее и понял, что у нас еще все это осталось. У нас остался наш маленький Гектор, Долорес. Только я знаю о том, что он в тебе, и только ты знаешь, что он во мне. Я даже пару раз оставался на кладбище, ждал тебя. И я хожу на мессы, Долорес, я молюсь за тебя, за себя и за Марию, потому что я обязательно найду способ отправить ее в колледж, Долорес. Я это сделаю, пусть даже мне придется для этого отрезать себе, на хрен, ноги. Она будет иметь то, чего не было у нас, мы будем стараться. У меня уже есть план, слышишь? Я все до мелочей продумал. Я на этом повышении не остановлюсь, я пойду дальше. Я не пью, Долорес, я откладываю каждый доллар, ем макароны с сыром...

Он замолчал, ему что-то пришло в голову. Он присел на корточки и развел руки:

– Мария, dame un beso.

Девочка вырвала руку у матери и с серьезным видом пошла к отцу, опустив голову. Гектор вдруг стал увереннее, спокойнее.

– Видите? – сказал он нам. – Она меня поцелует.

Но Мария увидела в лице отца нечто такое, что заставило ее остановиться в нескольких футах от него. Она вдруг повернулась и бросилась не к своей матери, а ко мне, потому что я оказался ближе. Она уткнулась лицом в мои колени и обхватила меня руками. Я инстинктивно опустил руки на ее голову, пригладив копну кудряшек, а потом поднял ее и прижал к груди. Конечно, я любил этого ребенка – и мои привычные действия это показали. Когда я поднял взгляд, Гектор потрясенно смотрел на нас. Его дочь выбрала меня, а не его. С его лица исчез весь гнев: чудовищность поступка Марии его потрясла. Он был готов к сексуальной измене Долорес, но не к тому, что Мария испугается его и обнимет чужого мужчину.

Мы четверо стояли молча. Пчелы сновали в лучах солнца. Рот у Гектора открылся, глаза не моргали. Сейчас я жалею, что не понял, что происходило у него в голове: возможно, он пытался понять, как он мог дойти до того, что снова лишился ребенка, почему его жизнь оттесняет его к границам одиночества и отчаяния. Потрясение на его лице сменилось странной, серой решимостью, и он повернулся к Долорес.

– Возвращайся прямо сейчас, Долорес, – тихо попросил он. – Я этого больше не выдержу. Я говорю тебе, Долорес, я себя убью. Да или нет.

– Гектор...

– Да или нет, Долорес, – хрипло прошептал Гектор. – Вот и все. Так это будет. Я прошу тебя.

Прежде чем ответить ему, Долорес посмотрела на меня с выражением муки на лице: я понял, что она мечтает о той жизни, которую я ей дал. Как бы сильно она ни любила Гектора, новая жизнь со мной казалась реальной возможностью. Мои деньги казались возможностью. Легкие деньги по контрасту с благородными, но бесплодными попытками Гектора выбиться из рабочих. Долорес понимала, что деньги помогут Марии. И еще в Долорес жили мечты ее отца, и она не хотела с ними расставаться.

– Эй, Долорес, – взмолился Гектор, пытаясь развеять колдовство. – Говорю тебе...

Она продолжала смотреть на меня, пока ее лицо не изменилось, смягчившись. Она что-то поняла. Что-то решила. За два дня до этого она вместе со мной гостила в особняке на Лонг-Айленде, который стоил около пятнадцати или двадцати миллионов: предложенный Гектором мотель в Атлантик-Сити не шел ни в какое сравнение. Больше того, он стал шуткой – печальной, глупой шуткой. Мы все таковы, наши аппетиты растут. Я стоял перед ней в дорогом темном костюме. Ботинки за триста долларов, неброские золотые запонки, шелковый галстук, уложенные волосы. Прошло едва ли больше часа с тех пор, как я трахался с ней, как с ней трахались мои деньги. И возможно, она была даже немного привязана ко мне: это не была огромная любовь, но нечто близкое к симпатии.

– Не могу, Гектор. – Долорес снова посмотрела на него, но теперь ее голос обрел уверенность. – Мы с тобой... все кончено, Гектор, я не могу быть с тобой.

– Это твой ответ?

– Да.

Она смотрела на него, не моргая.

– Я отец твоих двоих детей!

– Не начинай все сначала, – сказала Долорес. – Мы с тобой это уже проходили.

– Ладно, – заговорил я, – по-моему...

– Долорес, я ведь не шучу, понимаешь? – крикнул Гектор с острым отчаянием в голосе. – Я говорю это как могу ясно. Мне нужны вы с Марией, а иначе я... я...

– Нет, – гневно ответила она. – Я сказала «нет». Вот мой ответ.

– Теперь я тебе не нужен, так?