Балатонский гамбит - Михель Гавен

— Но почему его или ее нет? — Джилл заглянула ей в лицо. — Почему, мама?

— Когда я ездила в лагерь с миссией Красного Креста, мы попали под бомбардировку. Меня отбросило взрывной волной, я сильно ударилась, когда упала. Дальше, я думаю, ты догадываешься. Война отняла у меня и это.

— Мама, я только сейчас начинаю понимать, — Джилл порывисто обняла ее, белая чайка пронзительно прокричала, проносясь мимо. — Я ничего не знала, мама. Ты так переживала, а я ничего не знала, я ничем не помогла тебе. Я даже не поняла ничего толком. Почему ты мне не сказала?

— Я не хотела расстраивать тебя. Тебе хватило и собственных переживаний, — Маренн ласково провела рукой по седым волосам дочери. — Погиб Ральф. Ты долго болела, с трудом поправилась.

— Если я правильно понимаю, — Джилл подняла голову и посмотрела ей в лицо, — ты и ему ничего не сказала об этом. Просто исчезла из его жизни, и все? Ты осталась в Берлине, он там, где-то в Австрии с остатками своего полка. Рейх пал. Мы приехали в Париж, ты стала снова носить свое прежнее имя и все. Все исчезло? Как будто ничего и не было?

— Ты хочешь сказать, что я предала наши чувства? — Маренн отстранила ее и уперлась руками в парапет террасы. Солнце почти совсем зашло, только тонкий фиолетовый край его еще виднелся из-за темного моря. — Это все непросто, Джилл. Очень непросто, — она вздохнула. — У него жена, которая ждала его много лет, маленькие дети. В общей сложности она прождала его больше десяти лет и сохранила их брак, она вырастила детей одна. Она заслужила, чтобы он вернулся к ней. Или нет? — Маренн пристально посмотрела на Джилл, та только неуверенно пожала плечами. — Возможно, кто-то и не стал бы считаться с этим, — продолжила она, отведя взгляд. — Но я видела слишком много страданий, чтобы так поступать.

— Но что он думает о тебе? — Джилл подошла и встала рядом, тоже глядя на закат. — Он ведь наверняка думает, что ты погибла.

— Да так, собственно, и было, — Маренн кивнула. — Фрау Ким Сэтерлэнд погибла, исчезла там, в Берлине.

— Но мама, это не так, — возразила Джилл. — Она не погибла для Отто, не погибла для Науйокса, для многих прочих прежних знакомых, с которыми ты встречаешься втайне, и они по-прежнему называют тебя так. Взять хотя бы Веру Эйхман или нашу дорогую фрау Ильзу Шелленберг. Да и как она могла погибнуть, если ты сама жива. Ты что-то решила для себя? Что?

— Я не хотела, чтобы он разрывал отношения с женой, — она произнесла тихо. — Он собирался подать рапорт рейхсфюреру о разводе. И он очень хотел, чтобы у нас родился малыш. Этого не произошло, я потеряла ребенка, и другого иметь уже наверняка бы не смогла. К тому же рухнуло государство, он оказался в плену. Даже не ожидая, что все обернется этим чудовищным процессом, человек должен знать, что у него есть дом, что его любят и ждут. Это очень важно, чтобы вынести все испытания. А теперь со всеми этими издевательствами, тем более.

— То есть ты согласилась на то, чтобы он считал тебя погибшей?

— Да, так лучше.

— Для кого? — Джилл взяла ее за руку, повернула к себе. — Мне кажется, мама, знать, что человек, которого любишь, погиб, это казнь пострашнее электрического стула или той виселицы, которой им сейчас угрожают.

— Но в этом нет ничего удивительного, — возразила Маренн и высвободила руку. — Тогда в Берлине погибали многие.

— Ты испугалась? Ты испугалась сказать, что потеряла ребенка и другого не будет? Неужели это самое важное?

— Если я не могу подарить того, что он хочет, зачем отбирать отца у троих детей? — ответила Маренн мягко. — Да, я не смогла бы нанести такой удар женщине, которая осталась в разгромленной стране одна с тремя детьми. А я в это время спокойно живу в Париже. Или вот прогуливаюсь по тенистым аллеям своего замка в Провансе не с кем-нибудь, а с бывшим премьер-министром Великобритании. Как ты себе все это представляешь? Я решила, что это не нужно.

— Ты решила за себя, — вздохнула Джилл. — Но не за него. Он ничего не знает о твоих прованских замках и о дружбе с Уинстоном, которая, возможно, спасет ему жизнь. Он помнит тебя другой. И если он так любил тебя, как только может мужчина любить женщину, со всей честью и страстью, что был готов ради тебя на все, на то, чтобы разрушить свою прежнюю жизнь, то каково ему было узнать, что тебя нет в живых? Это даже жестоко, мама. Он предложил тебе все, что у него было, свою жизнь, свою честь, свою любовь. Это очень благородно. Подумай, какой это был для него удар узнать, что ты погибла, а он ничего не сумел для тебя сделать, не смог тебя защитить. Что еще может желать мужчина, это защитить свою женщину, своих детей. Все навалилось разом — крушение рейха, плен, унижение, твоя смерть, потом все эти издевательства, наконец, смертный приговор, который если и удастся отменить, то с большим трудом. Если бы он знал, что ты жива, ему было бы легче. А так — я даже не представляю, — Джилл глубоко вздохнула. — Знаешь, мама, — продолжила она шепотом, в голосе чувствовались слезы, — если бы мне сейчас сказали, что Ральф жив, что у него другое имя, другая жизнь, пусть даже другая семья, я бы все равно побежала к нему, но это невозможно. Смерть безвозвратна, обратной дороги нет, — по ее бледной щеке скатилась слеза. Маренн обняла ее, прижимая ее голову к своему плечу. — Как страшна, как ужасна эта пустота, если любишь, а того человека нет. Я думаю, он чувствует то же, что и я. Совершенно то же, мама. Это невыносимо. Зачем ты сделала это? Ты только заставила его страдать еще сильнее.

— Девочка моя, но ты представь себе и другое, как бы мне тебе это объяснить? — она подняла голову Джилл, заглядывая ей в глаза. — Самая обычная женщина — не королева, не принцесса, не правнучка императора, не светило медицинской науки — ждала своего красавца мужа тринадцать лет. Она пережила все, даже то, что его приговорили к смерти. И вдруг появляется другая, вся в бриллиантах и мехах. Здравствуйте, я тоже люблю вашего мужа и хочу быть с ним. Может быть, кто-то может так сделать. Я не могу.

— Но мама, все, что от тебя требуется, это только дать знать, что ты жива, — воскликнула Джилл, смахивая рукой слезы. — Если бы он знал, что ты жива, он нашел бы выход, как сделать так, чтобы и она не была обижена, и вы оба были счастливы. Как ты не можешь понять: одно другого не заменяет! Там, может быть, есть жена, но если в сердце пусто, то пусто. Никто не заменит того, кого любишь. Я слишком хорошо знаю это. Да и дети тоже, они уже давно выросли, да они и так выросли бы. Зачем ты все решаешь в пользу них, ты реши за себя. А ты опять приносишь себя в жертву. Но только счастья не прибавится там, где его уже нет. И заново не появится — откуда?