Гоблины: Жребий брошен. Сизифов труд. Пиррова победа (сборник) - Андрей Константинов

Северова меж тем продолжала потерянно сидеть за своим рабочим столом, укрывшись от коллег за монитором: спазмы сжимали ее горло, и она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос. А всё потому, что доля правды в хвастливых словах Тараса, россказни которого о собственных любовных похождениях обычно следовало делить, минимум, на десять, в данном случае была. И доля, ох, немалая! Короче: «Было, девки, было».

Этой ночью, когда вынужденно подрабатывающая служебной развозкой маршрутка «гоблинов» подъезжала к ее дому, Северова, высвободившись из-под опеки Тараса, подсела к Мешку. Старательно изображая в доску пьяное чудовище, что, по известным причинам, было совсем нетрудно, Наталья всем своим видом давала понять, что самостоятельно до квартиры не доберется. Рассчитывая, естественно, что на роль провожатого вызовется Андрей. Но тот («скотина такая!») предпочел продолжить развозку в компании Прилепиной и Вучетича. Этим обстоятельством не преминул воспользоваться Шевченко и – делать нечего! – пришлось согласиться на такой вариант. В противном случае ее намерения относительно Андрея стали бы для ребят уж слишком очевидны.

Конечно, изначально Наташа не собиралась отвечать на недвусмысленные, хотя и крайне робкие, домогания со стороны подвыпившего сослуживца. Но на грех завалявшаяся в квартире бутылка шампанского окончательно взорвала мозг. Злость, обида и ревность, густо замешанные на разномастном алкоголе, – вот рецепт адского коктейля, воздействие коего на женщину много эффективнее самых известных афродизиаков. О чем она думала в тот момент, когда в буквальном смысле накинулась на Тараса и затащила его, пребывающего в близком к ступору состоянии, в койку? О своем желании отомстить столь незатейливым способом Мешку? М-да, отомстила, нечего сказать! Вот только кому? Похоже, в первую очередь самой себе.

«Боже мой! – ужаснулась Наташа. – А ведь этому, практически изнасилованию с моей стороны, кажется, предшествовал еще и некий похабный приват-танец? – неприятно вынырнули в ее голове обрывочные точечные воспоминания. От которых Северову всю аж передернуло. – О-о-о, нет! Только не это! Кошка драная, коза пьяная!.. У-у-у-у!»

Нет, конечно, до высшей степени цинизма дело не дошло. Например, в части утреннего кофия в постель, то была уже сугубо Тарасова фантазия. Мягко говоря, выдавшего желаемое за действительное. А действительность была такова, что, когда Наташа, проснувшись с тяжелой похмельной головой, с трудом разлепила веки и увидела рядом с собой храпящее волосатое чудовище дезабилье, в выражениях она не стеснялась. Равно как в решительных действиях по изгнанию бесов из собственной квартиры. Так что брюки и рубашку Тарасу пришлось натягивать уже на лестничной площадке, под с треском захлопнувшейся за ним дверью. Но разве так начавшееся утро компенсировало ТАКУЮ прошедшую ночь? Стоп! А они вообще как? Хотя бы предохранялись?

«Ничегошеньки не помню!» – тихонечко застонала Наташа. Очень хотелось верить, что охреневший от привалившего счастья Шевченко не забыл о презервативах. «Еще не хватало залететь от этого придурка!» Впрочем, кажется, именно сейчас у нее начинались самые безопасные в этом плане дни. И то было, пожалуй, единственным утешением. Хотя… Какое тут, к черту, утешение!

Почувствовав, что не в силах более сдерживаться, Северова выскочила из кабинета, добежала до конца коридора, заперлась в душевой и, пустив струю воды, навзрыд заревела полярным дельфином. Сиречь белугой.

Душ. Душа. На душе – душно. А слезы – душат, душат, душат…

…Дверь с шумом, похоже ударом ноги, распахнулась, и в курилку вошел Крутов. Нарочито-тщательно он раскурил сигарету, после чего отрывисто скомандовал Ивану Демидовичу:

– А ну-ка, выйди в коридор! Нам поговорить нужно.

Филиппов покорно поднялся с дивана, снял очки, аккуратно положил в книгу закладку и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

– Послушай! – напряженно начал Крутов и запнулся, подбирая слова. – Так у вас с Наташей действительно… э-э… что-то было?

В ответ Шевченко, уже оправившийся от случившейся в оперской неприятной сцены, не удержавшись, прыснул. А затем и вовсе принялся ржать в полный голос: очень уж напыщенно-суровым предстал сейчас перед ним коллега.

– Я, кажется, задал тебе вопрос?

– Всё, Жека, хорош, расслабься, – отсмеявшись, примирительно сказал Тарас. – Не было ничего. Пошутил я. Выдал желаемое за действительное.

– Виталя подтвердил, что ночью возле Наташкиного адреса они действительно выгрузили вас обоих.

Крутов по-прежнему был напряжен и необычайно серьезен.

– Ну да, выгрузили. Северова сама попросила, чтобы я с ней поднялся… Глупая баба. Думала, что таким образом заставит Мешка ревновать, а ему, на самом деле, это всё по барабану. Он сейчас вокруг Виолы круги наматывает. Ты разве не заметил?

– Допустим… Поднялся ты к ней в квартиру, а дальше что?

– Блин, Жека, ты меня достал! Чего-чего?! Выпили немного шампанского и спать пошли – она мне на кухне постелила… А куда было деваться? Ребята уехали. Мосты к тому времени того. Да у меня, собственно, и денег не было ни копья.

– То есть ты всего лишь спал на кухне?

– Нет, ну я, конечно, попробовал к ней подкатиться. На предмет любви и ласки, – уклончиво пояснил Тарас. Прекрасно зная, что для пущего правдоподобия каждую ложь следует обязательно сдобрить крупинками правды. Для ее же, лжи, правдоподобия.

– И что?

Шевченко вздохнул натужно:

– И ничего. Закатала в бубен. Ох и тяжелая, я те скажу, у Натахи рука. А с виду и не скажешь, правда?

– И правильно сделала. Что закатала. И тогда, и сейчас, – слегка подуспокоился Крутов, гася сигарету. – Между прочим, я бы на твоем месте извинился.

– Не понял? За что?! По-моему, в данном случае потерпевшая сторона – это как раз я.

– А за то, что распускать паскудные сплетни о женщине, это… Это…

– Что такое? – ехидно ухмыльнулся Тарас. – Никак нужную цитатку подзабыл? Давай-давай, вверни че-нить из блаженного Августина.

– Тарас, ты бы за базаром следил! А то…

– А то что?

– Можешь нарваться!

– А как же толстовство, непротивление злу? А как же «подставь щеку и утрись»? – Шевченко осекся, в очередной раз поймав себя на мысли, что опасно переигрывает. – Ладно, всё. Шучу я, шучу. Не видишь, что ли?.. Бли-ин, Жека, никак не перестаю удивляться: каким ветром тебя в милицию надуло? Тебе бы, с твоими принципами, настоятелем в монастыре служить. А уж если и в ментовке, то, как минимум, в учебно-воспитательном отделе Управления кадров. Вон, брошюрки для Кульчицкого составлять. О совершенствовании морально-этического облика сотрудника ГУВД… Ты, кстати, подумай. Это ведь на самом деле твое!

– Да иди ты! – злобно рявкнул Крутов и, резко развернувшись, вышел, хлопнув дверью.

Через пару секунд в курилку тихонечко возвратился Иван Демидович и, подхватив книгу, привычно занял свое насиженное место на диванчике.

– О, Демидыч, вот ты умный человек, практически профессор. Скажи, почему все умные люди такие дураки? – поинтересовался у него Шевченко. – Ладно, можешь не отвечать. Сам знаю, что вопрос этот сугубо риторический. – Тарас подошел к зеркалу, расстегнул рубашку и внимательно всмотрелся в бороздку свежих царапин, явно оставленных ногтями. – «На дурака не нужен нож, / Ему с три короба наврешь – / И делай с ним что хош», – довольно промурлыкал он, оставшись вполне себе довольным увиденным. – Э-эх, Натаха-Натаха! Знойная женщина, мечта поэта! Еще бы поменьше всех этих мазохических штучек…

* * *

…Вжик! Вжи-и-ик!

Отвратительное металлическое сверло вошло в правый висок и закрутилось там в нескончаемом фуэте. Шеф-редактор еженедельной городской газеты «Явка с повинной», он же – глава петербургского отделения Союза журналистов, Андрей Викторович Обнорский инстинктивно прижал пальцы к пульсирующей вене на лбу. Боль не отпускала.

– Да-ша!

Дверь распахнулась почти одновременно с окончанием его вопля. Дарья, как всегда легко, даром что на высоченной шпильке, впорхнула в кабинет с блокнотиком в руках и с вопросительным взглядом во взоре:

– Андрей Викторович, я же газеты вам на стол положила!

Вжи-и-и-и-и-и-и-и-и-ик!..

– Что это? – Словно бы металлические тиски намертво стянули лоб Обнорского. Вообще-то к головной боли он всегда был терпелив, но именно сейчас казалось, что еще чуть-чуть – и голову просто разнесет на части.

«Вжик! Вжик! Вжик! – Уноси готовенького».

Даша внимательно осмотрела редакторский стол и не нашла на нем предмета утреннего раздражения начальства.

– «Это» – это что?..

– Что за звуки идиотские у нас в редакции?

Вообще-то Даша была хорошим и преданным секретарем, но иногда Обнорского страшно бесило, насколько та умела быть непонятливой.