Судебные речи великих русских юристов - Коллектив авторов

утонула, может, утоплена; мало вероятности, чтобы была удавлена и брошена в воду. Я разобрал прикосновенность к злому делу; если оно было творением рук домашних, то оказывается, что никто из них не прикасался, что связь их с преступлением основана только на том, что они домашние. Но в деле преступления, даже доказанном, есть еще нечто третье, кроме мертвого тела да и движения рук убийц, а именно та душевная пружина, которая приводила руки в действие, сердечное побуждение, первоначальный импульс, мотив. Для полной ясности дела необходимо, чтобы существовали все три элемента, обнаруженные или намеченные, и при присутствии которого-либо из них дело – точно статуя без головы, или без рук, или без туловища. В крайнем случае, субъективный человек, по скудности средств познания, довольствуется двумя, когда может догадываться о существовании третьего. Внешняя сторона дела раскрыта: есть убийство, есть физический виновник, действовавший в состоянии вменяемости, тогда нужно предположить, что он имел цель, потому что только сумасшедшие действуют без достаточного основания, а меньше всего беспричинность может быть приписана воле. Всего чаще случается в суде уголовном, и притом в суде с присяжными, вести мост воздушной аркой между дослеженным фактом убийства и несомненными мотивами и делать заключение о неведомом преступнике. Наконец, бывает, и это еще рискованнее, когда предполагаемый убийца похваляется, что он убил своего явного врага, на нем найдены царапины и ссадины, обнаружено окровавленное платье предполагаемого убитого. Убийца осужден, но во всех уголовных летописях вы найдете случаи, что такие убитые воскресали, и в старой практике выработалось даже правило не обвинять без наличного corpus-delicti.

Во всяком случае мотив все равно, что улика, клетка и сердце состава преступления. Мотивы должны быть хотя бы отмечены; в приговоре должна быть, по крайней мере, указана их возможность, следовательно, вероятность того, что, хотя нераскрытые, они существуют. Приговор суда о мотивах даже не заикнулся, он просто обошелся без них. Он просто нам дал постройку преступления без грудной клетки и сердца, как будто бы так и следует быть, так что по их недостатку мы должны обратиться к обвинительному акту, которого намеки, должно быть, не подтвердились, коль скоро не вошли в приговор.

Какие же мотивы подходят под предлагаемые действия подсудимых? Даже в обвинительном акте нет никаких.

Предполагают, что Н. Чхотуа был увлечен старшим братом, хотя упускают из виду, что брат-то и должен был помешать ему втягиваться без нужды в дело убийства.

Остается Давид Чхотуа. Из двух мотивов, только и возможных; в настоящем случае: корысти и злобы, прежде всего отпадает корысть. Н. Андреевская не была ограблена, одна или две вещицы с медальоном или остались на дне реки, или пропали у рыбаков. Смерть ее никому материальной выгоды не доставила, кроме как стоявшему вдали от всех действовавших лиц и жившему тогда в Одессе брату ее Константину. Итак, злоба. Но спрашивается, за что? Занимаясь геологией в Петербургском университете, сам кавказец, Д. Чхотуа приехал в 1870 году в Одессу и стал вхож в полукавказский дом бывшего доктора, при князе Воронцове, женатого на княжне Тумановой и породнившегося с Орбелиани. Знакомство началось еще при жизни Э. Андреевского. В доме этом он был принят точно родной после женитьбы на одной из Андреевских его молочного брата Шарвашидзе. Его отношения с бойкой, живой, имевшей много мужского, решительного и занимавшейся естественными науками Ниной, были милые, дружеские. В 1872 году умер Эраст Андреевский. Сестрам достались дом и другое имущество на Кавказе, которые с 1872 года по 1876 год оставались в нераздельном владении сестер, но приносили мало дохода, потому что нельзя было подыскать умелых и добросовестных управляющих. Не оправдал доверия Анищенко, не поправил дела Вейсенфельд, тогда Шарвашидзе и упросил Д. Чхотуа взять на себя управление имением. Человеком добрым его называл еще покойный Андреевский. Управляющий он был неважный. Но если в нем не видать качества управляющего, то, с другой стороны, те даже, которые называют его скупым, говорят, что, он был честный человек и даже честнейший, как отозвался о нем редактор газеты «Дроэба» С. Месхи.

Во всяком случае он был свой, верный человек и за управление наследством, которое, по словам Анчабадзе, стоит более 200 тысяч рублей, брал всего 600 рублей, а потом, по предложению Шарвашидзе, 1200 рублей в год.

Будучи приглашен на это место, Чхотуа бросил Петербург, заключил условие в ноябре 1874 года, но стал управлять имением с апреля 1875 года. Таким образом, управлял год до давно желанного и предвиденного момента раздела.

В целом в разделе этом он был лицом, являющимся только ради церемоний для приложения к акту своей подписи. Раздел условлен был заранее еще в Варшаве, когда мать с дочерью посещали жену Шарвашидзе. Надобно было предварительно заложить имение, потому и выслана была доверенность некоему Мирзоеву, который, по словам Шарвашидзе, и оценил дом в 22 тысячи рублей. Но Мирзоеву было некогда, вследствие того была дана доверенность на имя Давида Чхотуа, посланная в письме Н. Андреевской из Одессы. Письмо это замечательно. Она, между прочим, пишет: «Это в сущности одна формальность, потому что мы в Одессе согласились на полюбовный раздел.» Доверенность эта служила только для предварительных действий, потому что когда Варвара и Нина Андреевские приехали 29 июня и остановились в гостинице «Европа», то составить раздел на основаниях, предложенных в Варшаве со стороны Шарвашидзе, взялся Анчабадзе, а со стороны Н. Андреевской их старинный 65-летний знакомый Оников. Соглашение состоялось и относительно дома, по оценке Мирзоева, и относительно имений. Шарвашидзе дал Нине вексель в половину стоимости дома, а именно в 11 тысяч рублей. Вексель был изорван потом братом ее, Константином. Представителями сторон были Филков и Анчабадзе. Облечь полюбовный раздел в форму третейского приговора упрошен был некто Виссарион Гогоберидзе. Анчабадзе и Оников составили две равные части. Подававшему чай лакею Оникова, Леванидзе, приказано было позвать мальчика с улицы для вынутия жребия, и жребий вынут: на долю Нины выпал лес в Дрэ, в котором производилась уже рубка по распоряжению Шарвашидзе и Чхотуа. По словам Ал. Сулханова, Оникова и Гогоберидзе, когда жребий был вынут, то Нина сказала Шарвашидзе: «Георгий, ты хотел, лес, поменяемся», – но Шарвашидзе не принял этого предложения. Это обстоятельство рассеивает все выводы, основанные на лакейских соображениях Леванидзе о том, что Шарвашидзе не был доволен, недопил чай и уехал. Они опровергаются и тем, что Нина и Шарвашидзе остались в дружеских отношениях, которых я еще коснусь. Как только раздел совершился, надо было приостановить рубку леса в Дрэ; новая владелица, входя во все свои права и, видимо, наслаждаясь их пользованием, поехала на место, созвала крестьян и в присутствии их, а также Д. Чхотуа и Сулханова, племянника Оникова, заявиласебя владелицей, указала на