Том 3. Чёрным по белому - Аркадий Аверченко

В комнате зажгли газ.

Улица потухла, шум экипажей стал затихать, и мы молчали несколько минут под впечатлением курьезной импровизация…

— Вы со мной согласны? — неожиданно обратился мой партнер к человеку с измученным лицом, третьему в нашей компании.

Неизвестный поднял свои голубые выцветшие глаза и с какой-то мучительной тоской прошептал:

— Ваша история, вероятно, очень забавна… Но я, простите… ничего не понимаю в шахматах!

Мы оба раскрыли рты и посмотрели на него с удивлением и страхом, как на помешанного.

— Как же так! — возразил, немного оправившись, партнер. — Я вас вижу несколько лет изо дня в день около чужих шахматных досок, внимательно созерцающим игру посетителей, и вы говорите, что решительно ничего не понимаете?! Как хотите, это непостижимо!!

Глаза странного господина наполнились слезами. Он встал и, вынимая из кармана платок, сдавленно прошептал:

— Я здесь бываю уже восемь лет!..

— Но причина?..

— Можете же себе вообразить, какая дрянь моя жена, если я, только чтобы не быть с ней, предпочитаю убивать годы на созерцание игры, совершенно для меня бессмысленной.

Он истерически всхлипнул и, схвативши с подоконника свою шляпу, поспешно вышел на улицу.

Мы помолчали.

Я допил остатки холодного чая и сказал, сладко потянувшись:

— Вот человек, который забыл вовремя рокироваться.

Мой партнер рассеянно обвел глазами пустые столики и равнодушно добавил:

— Или рокировался не в ту сторону.

Весёлый старик

I. Проделка с рюмкой

Пятеро нас сидели в маленьком полутемном ресторанчике и потешались друг над другом.

Поэт Рославлев привязался к художнику Радакову, уверяя всех, что Радаков, вопреки своим хвастливым словам, совершенно не знает французского языка. Что он-де только производит на глупых людей впечатление знающего французский язык.

— Как же он это делает? — полюбопытствовали мы.

— Очень просто: он выучил только три французских слова: бонжур, комман и пуркуа… И вот умелой комбинацией этих слов, этого жалкого, нищенского запаса он достигает некоторой иллюзии человека, болтающего по-французски.

— Господа, — спросил обиженный Радаков, — какое сходство между толстяком Рославлевым и колесом?

— Ты хочешь вставить в него палку? — спросил Ремизов. — Знаешь, иногда в колеса вставляют палки.

— Сходства не вижу, — заявил я. — Колесо все-таки приносит человечеству пользу.

— Сходство есть! — воскликнул Радаков. — Оба круглые, оба скрипят, оба вращаются.

— Рославлев разве вращается? — удивились мы.

— Да. В нашем обществе.

— Ну вас к черту! — проворчал Рославлев. — Важное дело — вращаться в вашем обществе. Человек! Самую большую рюмку водки.

— Смотри — поплывешь.

— Ничего. Большому кораблю большое и плавание.

Когда ему принесли рюмку водки, я толкнул ногой Радакова и шепнул:

— Оттащи его в угол под каким-нибудь предлогом.

Не было человека понятливее Радакова.

— Сашенька, — прошептал он таинственно. — Я имею к тебе одно маленькое секретное поручение. Замешана женщина.

Рославлев заволновался, заморгал глазами, заерзал на стуле… Наконец вскочил и побежал в угол.

— Иди, иди сюда, Говори скорее!..

Я взял с подоконника графин с водой, налил другую рюмку, а наполненную водкой спрятал за портьеру.

Когда Рославлев вернулся, лицо его сияло.

— Неужели она сказала тебе это?

— Конечно. Я, — говорит, — видела обаятельных людей, но такого обаятельного человека, такой чарующей души не встречала.

Рославлев, довольный собой, хлопнул себя по животу и захохотал.

— Да уж я такой. Человек! А готов ли мой лещ в сметане?

— А что, Сашенька, — ласково спросил я. — Хорошо ведь под лещика такую рюмочку водочки выпить?

— О-о, братцы! Не можете себе представить!

— Верно, Сашенька?

— Ей-Богу.

— Да ну?..

Ему принесли леща в сметане.

Он взвизгнул от удовольствия. Положил на корочку хлеба кусок леща, посолил его, посыпал перцем, взял в руку свою чудовищную рюмку и зажмурился.

— Господи благослови! — сказали мы.

Он поднес ко рту рюмку, запрокинул голову и…

Я не сказал еще ни слова о пятом в нашей компании — толстом, веселом старике, который, полюбив нас час тому назад «как собственных маленьких детей», пристал к нашей компании на том-де основании, что он тоже веселый человек.

— Неужели веселый? — удивились мы.

— Да, верно.

— Что вы говорите!

— Уверяю вас. Я, скажу откровенно, господа, — очень привязался к вам.

— Это видно, — подтвердил Радаков.

— Очень привязались к нам, — засмеялся я.

— Да, вы привязались к нам, — засмеялся Ремизов.

— Ей-Богу, привязался, — захохотал старик. — А чего там! Я люблю веселых людей.

Мы переглянулись и похлопали его поочередно по плечу.

— Ладно. Садитесь, молодой человек.

Так он и остался с нами.

Если бы вместо воды я налил в рюмку уксусной эссенции, и тогда бы физиономия Рославлева не исказилась так, как теперь.

Он поперхнулся, закашлялся, схватился рукой за сердце — точь-в-точь неопытная девица, хватившая впервые рюмку крепкого коньяку…

Все мы смеялись, все, кроме веселого старика. Старик сидел, свесив голову, и печальная улыбка, как закат осеннего дня, освещала его лицо, покрытое сетью синих жилок, которые на красном носу достигали своего полного развития.

— Милые мои деточки! — сказал он, смахивая слезу. — Простите меня, но я вспомнил молодость. Это что еще — пустая мистификация с какой-то рюмкой водки, а вот…

— Не презирайте нас, — попросили мы.

— Я не презираю, господа, но мне грустно: как все измельчало, как все выродилось… Я, например. Вы себе представить не можете, какие мистификации я выделывал в своей молодости… Это были чудовищные, грандиозные поступки… И мой компаньон во всех этих проделках — Володя Ярнушкевич… Где-то он теперь? Вот это был, господа, человек! Помню его шутку с нашим приятелем Кашкадамовым… Что это была за история…

Старик замолчал, поглядывая на нас.

Мы тоже молчали, поглядывая на старика.

— Да, господа… смехотворнейшая история…

Мы молчали.

— Если я расскажу — со смеху помрете…

Мы молчали.

Наконец самый непоседливый из нас — Радаков выругался и сказал:

— Кой черт! Вы, конечно, ждете, чтобы мы уцепились за вас с просьбами «расскажите, да расскажите», а мы не цепляемся за вас!

— Почему? — огорчился старик.

— А вдруг это будет какая-нибудь замогильная история?..

— Что вы! Что вы! Это самая курьезнейшая история.

И действительно… Это была одна из самых смешных историй, которые мне приходилось слышать.

II. Рассказ веселого старика

Как сейчас помню Володю Ярнушкевича., Здоровый, красивый, остроумный, с румянцем во всю щеку и громким раскатистым хохотом. У женского пола он пользовался самым бешеным, неимоверным успехом.

Однажды приходит он ко мне, оживленный, сверкающий, как никогда. Глаза сверкают, бриллиант в галстуке сверкает, изумительные пуговицы на жилете сверкают.-

Приложился к ручке моей жены (жена у меня была красавица, умница — царство ей небесное), обнял меня и завертелся по комнате, сам себе аплодируя.

— Браво, кричит, Володя! Браво, Ярнушкевич! Хорошую ты штуку выдумал.

Я засмеялся.

— Успокойся, Володя. Наверное, новая победа?

Остановился, положил мне руку на плечо. Усмехается, как солнышко.

— Да, — говорит, — новая победа. Ты, знаешь, Васенька, не в моих правилах хвастаться своими победами, но я тебе должен кое-что рассказать, потому что ты, со своей стороны, должен помочь мне устроить препотешную штуку…

Я очень любил разные штуки. Оживился…

— Пойдем, Володя, в кабинет. Там расскажешь.

— Разговор короткий, — сказал Володя, когда мы перешли в кабинет. — Я вскружил голову одной твоей знакомой, и мне нужна твоя помощь.

— Какая знакомая?

— Жена твоего приятеля Кашкадамова, Марфинька.

Я ахнул.

— Да не может быть?! Марфинька? Ха-ха!.. А что же думает на этот счет дружище Кашкадамов?

— Он ничего не знает. Только как будто подозревает… И сидит весь день, как сыч, дома.

— Что ж тебе нужно от меня?

— Вытащи его часика на два куда-нибудь по важнейшему делу, а я в это время…

Мы схватили друг друга и стали хохотать. Веселые были…

— Вот осел Кашкадамов! — сказал я. — Правду говорит поговорка: «Муж узнает последний». А недурно было бы устроить с ним такую штучку. Ха-ха! Не будь дураком.

— Не правда ли? — подхватил Володя.

Я обожал всякие мистификации, и потому план у меня составился сразу.