Меч Кайгена - М. Л. Вонг

успешная рыбалка, — отчаянно сказала она. — Расскажи о ней.

— Хорошо, Мацуда-доно, — неуверенно сказал Чиба. — Эм… почти весь доход моей семьи не от рыбы. Моя жена умеет чудесно искать жемчуг. Она начала передавать навык дочерям. Мы продаем жемчуг нуму для украшений леди, как вы.

Мисаки пыталась слушать слова Чибы Мизуиро, а взгляд скользил по снегу в пепле и крови. Она пыталась быть с женщиной и ее дочерями в лодке, собиралась ловить жемчуг.

— Я переживаю порой за жену, она ныряет далеко во тьму в дни, когда вода жестока. Моя мать умерла, ныряя за жемчугом. Так со многими женщинами каждый год. Я переживал сильнее, когда старшая дочь стала нырять с моей женой. И когда мы решили, что младшая готова попробовать, я думал, что умру от нервов. Но вода была ясной в первый день, когда они нырнули втроем. Будто Нами была им рада, очистила берег от волн, акул и острых камней для них. Я едва поймал рыбу в тот день, но мои девочки достали горсти жемчуга.

— Звучит чудесно, — Мисаки пыталась изо всех сил ощутить радость семьи рыбака. Конечно, она не могла. Она никогда не ныряла за богатствами. Если она хотела украшения или заколки с жемчугом, ей их покупали. Она не думала о жемчуге или людях, которые рисковали собой, добывая его со дна океана.

— Думаю, в тот день я понял, что этот полуостров благословлён кровью богов. Горожане порой прибывают и говорят, что место умирает, но тут живет божественное.

— Божественное? — голос Мисаки доносился издалека. Ее взгляд упал на меч Мамору в снегу. Клинок был в крови.

— Я видел, как торнадо остановился тут, — говорил Чиба, — не дойдя до моей деревни. Думаю, это место чудес. Как моя мама говорила мне… за каждого забранного ныряльщика день идеальной погоды, когда она усыпает семью жемчугом и любовью.

Ноги Мисаки застыли в снегу, рыбак проследил за ее взглядом.

Солдат в черном перед ними был разрезан надвое решительным ударом катаны. И в шаге от него в снегу был Мамору.

Пули оставили дыры в его кимоно сзади, выжгли круги на бриллиантах герба Мацуда.

— Милосердная Нами! — воскликнул рыбак, не скрывая отвращения. — Пилоты расстреляли его! А если он еще был жив?

— Не был, — мягко сказала Мисаки. Слава богам за это. В ее сердце не было места, чтобы гнева было еще больше.

— Как вы поняли? — спросил Чиба.

— Из ран от пуль почти не вытекла кровь, — сказала скованно Мисаки.

— Что?

— Кровь не вытекла из ран от пуль. Его сердце перестало биться задолго до этого.

Рыбак тревожно смотрел на нее.

— Как вы можете знать…

— До того, как я попала в семью Мацуда, я была Цусано Мисаки. Я знаю кровь, — она заметила, что мужчина чуть отодвинулся. Суеверия. — Можно мне минутку с сыном?

— Да… конечно, Мацуда-доно. Просто… — Чиба Мизуиро встал на колени и поклонился телу, его лоб уткнулся в снег. Тихая молитва сорвалась с его губ. Он повернулся к Мисаки и поклонился так же еще раз. — Ньяма вам, Мацуда-доно, и вашему сыну.

— С божьей помощью, — шепнула Мисаки, и он ушел, оставив ее с телом, которое уже не было Мамору.

Мисаки сравнивала бункер с Адом, но это… эта ясность неподвижности была хуже. Странно, что Мисаки могла быть в Аду как дома. Хаос успокаивал ее. В бункере крики, пульс крови, выстрелы заглушали друг друга, погружали ее в туман. Тут не было течения крови или капания слез, чтобы отвлечь Мисаки. Эта кровь замерзла во что-то прочное. Не было движения, она ничего не могла исправить или разрушить. Была только замерзшая правда смерти сына.

Мисаки медленно опустилась на колени рядом с трупом.

Она разглядывала замёрзшие детали. Раны от пуль не истекали кровью, но много крови замерзло в карте мучений Мамору, ведущих к его смерти. Мелкие порезы усеивали его лицо и предплечья, кожа вкруг шеи покраснела, кто-то пытался его задушить, и его губа была рассечена от тупого удара по рту, но не это убило его. Было ясно, что смерть наступила от глубокой раны мечом в его боку.

Мисаки хотела бы не видеть такие раны раньше на жертвах мачете в Ливингстоне. Она хотела бы не видеть, как долго и мучительно люди умирали с этим.

Фоньяка напротив Мамору был рассечен пополам ударом меча, который тянулся от правого бедра до левой подмышки — такой удар убил мужчину мгновенно. Даже лучший боец в мире не мог встать после такой контратаки. Удар Мамору был последним… что означало, что ее мальчик боролся с раной, убившей его. Даже с жуткой раной в боку, лишающей его крови и отключающей важные органы, он боролся.

Его правая ладонь была без двух пальцев, и она коснулась левой, задела нежно разбитые костяшки. Когда Мисаки впервые держала Мамору крохой, она ненавидела ощущение его джийи, потому что она была как у его отца. От этого ей хотелось сжаться, ее мутило. Теперь она тянулась к ней, пальцы сжимали, чувства искали хоть каплю, но, конечно, ничего не было. Жизненная сила, которая делала его Мамору, ушла в другое измерение.

Всхлип вырвался из Мисаки. Ее пальцы во льду впились в кимоно сына, она желала всей грудью, чтобы ее когти могли вернуть жизнь в Дюну так же легко, как могли ее оборвать.

Следующий выдох был криком, а не всхлипом, и боль в лёгких от него была маленькой, по сравнению с отсутствием под ее руками. Она дала бы фоньяке вытянуть жизнь из ее рта, она отдала бы душу тысячу раз, только бы вернуть Мамору.

Ощутив кровь на пальцах, она отпрянула, поняв, что делала. Она так хотела ощутить пульс и ньяму Мамору, что ее подсознание потянуло за безжизненное тело. Это не вернуло настоящий пульс, конечно. Это разморозило артерии и заставило кровь вытечь из ран Мамору.

Мисаки в ужасе отпрянула на шаг от тела.

— Прости! — охнула она, вытирая кровь с рук об снег. — Мне так жаль! — она поклонилась, уперлась лбом в замерзшую землю, лед и камень впились в нее. — Прости.

Она долго так оставалась, прижавшись к земле, словно могла найти достаточно извинений, чтобы загладить то, как она подвела его. Закрыв глаза, она молилась Наги о силе и Нами о спокойствии. Ничего не появилось. Ладони в крови дрожали, когда она уперлась ими в землю в подобии стабильности. Всхлипы не прекращались, но она пришла сюда не смущать дух Мамору или тянуть его. Она пришла помочь ему, быть хорошей матерью, если Боги давали