Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Пусть не волнуется: все будет хорошо, его никто не «раскроет» на этих «боцетах».

Ответ из редакции не пришел ни на второй, ни на третий день. Да ему это не так теперь важно, он загорелся работой, он готов сидеть дни и ночи — только бы написать... Вслед за очерком о «Дмитре» написать о Валериане Осинском, Дмитрии Лизогубе, Дмитрии Клеменце, Петре Кропоткине, Соне Перовской, Ольге Любатович, Вере Засулич... Боже, сколько их, настоящих героев, делавших общее дело! Да еще о Дворнике, Андрее Желябове, Михайле Фроленко, Дейче, Малиновской... О Тане... Это будут оды каждому из них, песнь об их подвигах, достойных легенд.

Однако... Чтобы обо всем написать, кроме общих сведений, нужны еще точные данные: даты, цифры, документы. Где их взять? Ведь здесь, в Милане, ни газет русских нет, ни друзей, которые могли бы помочь.

«Начинай собирать все, — просит он жену, — что может пригодиться как материал для моих работ, и прежде всего биографию Осинского, и Кропоткинскую брошюру о Перовской (для лет и дат, которые всегда забываю), потом те номера «Народной воли» и «Земли и воли», где были биографии или описания смерти кого-либо из них. Все, что только можешь найти. Особенно биографию Осинского, какова прекрасна».

Сергей буквально засыпает Фанни вопросами: что, когда, где, при каких обстоятельствах произошло? Смешно: он забыл даже, когда они с Рогачевым приехали в Москву после побега из-под ареста алферовского старшины. Да что там приезд! Забыл, когда с нею познакомился! Просит зайти к Драгоманову, уточнить некоторые факты.

Фанни делает все, что в ее силах, — расспрашивает, уточняет, вспоминает, ищет старые петербургские газеты с описанием разных событий и все это посылает в Милан. Одновременно она сообщает Сергею, что Клеменца, который два года сидел под следствием, сослали в Сибирь, а Сергей Андреевич Подолинский сошел с ума. Вести ужасные, они снова возвращают Сергея к былому, чем он постоянно жил, но что сейчас, при захватывающей работе, немного приглушилось, поутихло.

«Сережа, милый! Я так по тебе соскучилась! Днем и ночью думаю, как тебе там. Боюсь, дорогой мой, что твоя новая работа раскроет тебя и тебя схватят, мы даже не попрощаемся. Или же придут документы из России, и ты — я знаю — помчишься туда, даже не заехав попрощаться...

Здоровье мое никудышнее — лежу, хвораю, та же самая немощность, слабость. Деньги почти все истратила, а надо бы туфли купить, потому что старые разлезлись совсем, не могу выйти из дому. Но — не беспокойся, я готова терпеть, терпеть все, чтобы только с тобою было благополучно. Посылаю тебе пятнадцать франков, взятых взаймы, и жду не дождусь той минуты, когда увижу тебя, моего дорогого, единственного».

Пришли отзывы от Засулич и Дейча. Статья о Стефановиче вызвала возражения. Ругают! Мало сказано о его заслугах, о подвиге. Не мог же он расписать его «на золоте»!

...А «Пунголо» молчит. Вслед за часами заложен сюртук — хозяевам Сергей сказал, что несет портному переставлять пуговицы, — в карманах ни сантима. Выручают понемногу Фернандо, Агостино...

Наконец в начале ноября Тревес великодушно сообщает свое согласие печатать все материалы за... 200 франков. Цена невероятно мала, но что поделаешь. Приходится соглашаться. Тем более что предполагается поместить в «Пунголо» 13 корреспонденций, а затем издать их отдельной книгой! Это и деньги, и — главное — работа, книга, которой, безусловно, заинтересуются.

...Уже написано о Клеменце, Осинском, Вере Засулич... «Боцеты» будут печататься поочередно, один за другим. Получается серия... Или дать отдельными очерками?.. А может быть, лучше всего профили?.. Да, да, профили. Профили людей, событий, лет... Объединит их одно общее название — «Подпольная Россия», Название уже давно созрело у него в мыслях, «Подпольная Россия»... Но — беда! — по-итальянски такого слова — «подпольная» — нет. Редакция советует «подземная». «Подземная Россия»... «Руссиа соттерраннеа».

8 ноября 1881 года, поместив «Леттера I. Прелюдио» — «Письмо I. Вступление», — редакция известила своих читателей, что с этого номера начинает печатание материалов, написанных по-итальянски одним русским патриотом и присланных из Швейцарии. В материалах будут приведены биографии выдающихся нигилистов — четырех мужчин и четырех женщин. «Письма», заверяла редакция, вызовут безусловный интерес читателя, они раскрывают «большие и страшные тайны» русской действительности.

Через неделю, 16 ноября, печатая «Леттера 2» («Пропаганда»), редакция сообщила, что предыдущая публикация вызвала небывалый интерес, а следующие обещают быть еще более интересными...

«Пропаганда», в отличие от первого письма, напечатанного безымянно, была подписана никому не известной фамилией «Степняк».

Сергей Степняк!.. Сын приднепровских степей, сын подневольной Украины. В этом имени объединялись и его негаснущая любовь к родной земле, и память о друзьях-соотечественниках, которых он уже никогда не увидит, и тоска по родным, затерявшимся где-то далеко, ждущим его, блудного сына. Они еще не теряют надежды увидеть его, вернувшегося из дальних странствий...

Блажен, кто ждет. Но прибудет сюда не он, а книга, на которой — на весь мир! — начертано его имя; имя, вобравшее в себя и отдаленное, нарастающее рокотание грома, и мягкую, раздольную мелодию степной песни.

Это имя — Степняк.

XII

Фанни привезла с собою множество приветов от товарищей и много известий. В Женеве без изменений, никто не приехал, разве что Бардина, убежавшая из Сибири; Лопатин, кажется, нелегально поехал на родину.

В Петропавловской крепости умер Нечаев, а в Одессе повесили Степана Халтурина.

— Какие люди гибнут! — сокрушался Сергей. — Это ужасно!

Он воспламенялся, вспышки гнева чередовались с продолжительным молчанием.

— Жорж издает «Манифест» Маркса и Энгельса, — рассказывала жена. — Маркс, кажется, предисловие написал.

Сколько в ней ласковости! Как все-таки важно знать, что где-то есть человек, который ждет тебя, думает о тебе, беспокоится. Чем бы и как бы ты ни был занят, а без этого чувства жизнь беднее, беспросветнее.

На следующий день после обеда Сергей повел жену показывать город. Прежде всего театр Ла-Скала. Позавчера он ходил слушать Верди.

— Не бойся, в редакции мне бесплатно дали входной билет, — говорит в шутку. — Какое богатство! Больше трех с половиной тысяч мест! Представляешь? И устроены так, что всем хорошо видно и слышно. Чудо архитектуры! Ничего подобного не встретишь во всем мире.

Он рад, он восхищен — так редко выпадают ему подобные минуты.

— Надо пойти еще в собор Санта Мария