Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Перед самым Рождеством 1833 г. Бальзак отправился в Женеву, захватив с собой рукопись «Евгении Гранде». Прошло чуть более года с тех пор, как он покинул Женеву – опозоренный и униженный. Предстоящую встречу с Эвелиной он называл «развязкой». Переработка романа-катастрофы с маркизой де Кастри была почти завершена.

Он намеревался насладиться местью, так как остановился в том же дешевом номере, какой занимал в октябре 1832 г. Не выдержав тамошних неудобств, переселился в гостиницу «Арка», которая находилась ближе к дому Ганских в квартале Пре-Левек. Последовали ужины, экскурсии, подарки. Эвелина подарила Бальзаку кольцо; он в ответ подарил ей кофейник и айвовое варенье (cotignac). Она приходила к нему в гостиницу на тайные свидания. Позже Бальзак вспоминал, как оба боялись, что их обнаружат. Одна особенно памятная встреча, точные подробности которой нам не известны, состоялась 26 января 1834 г. В тот «незабываемый день» он получил неопровержимые доказательства ее любви. Видимо, в тот же день он в первый раз предложил Эвелине руку и сердце (здоровье Венцеслава Ганского ухудшалось). Разумеется, любовники посетили виллу Диодати и провели день, «который стер тысячу горестей, которые я испытывал там год назад»629.

Через несколько недель Бальзак вычитывал корректуру романа «Не трогайте топор», написанного под влиянием романа с маркизой де Кастри. На последней странице он приписал волшебную дату: «Женева, Пре-Левек, 26 января 1834 г.». Дата знаменовала собой победу над прошлым и, как он надеялся, начало новой эры.

Глава 11

Планирование семьи (1834—1836)

После сорока семи дней блаженства Бальзак в начале февраля 1834 г. вернулся в Париж, перейдя Юрские горы пешком. Он сразу же погрузился в пучину домашних дел, которые едва ли соответствуют выражению «жизнь холостяка». Письмо, в котором он с восторгом описывает сестре Лоре свою прекрасную графиню, содержало следующую бомбу, оброненную походя, даже не начиная нового предложения: «… другая тайна, которую я хочу тебе поведать, заключается в том, что я стал отцом и отныне несу ответственность за сладчайшее существо, невиннейшее создание, которое когда-либо падало с неба, как цветок. Она приходит навещать меня тайно, не прося меня ни писать, ни заботиться о ней, и говорит: “Люби меня год, а я буду любить тебя всю жизнь!”»630

Личность матери ребенка Бальзака много лет оставалась тайной. К счастью, в своем желании как-то отметить важное событие Бальзак оставил несколько подсказок. Второе издание «Евгении Гранде» посвящалось некой «Марии», чье имя уже фигурировало в эпилоге первого издания и чей «портрет», по словам автора, служит «изящнейшим украшением этого произведения». Вдобавок в рукописи обнаруживается, что ссылка на «материнство» Марии была удалена перед публикацией. Бельгийский библиограф и текстолог Спульберг де Ловенжуль предположил, что Мария – это Мария дю Фресне, которой Бальзак в 1847 г. завещал распятие631. Через несколько десятилетий еще два бальзаковеда решили выяснить, прав ли он632.

Наследники не всегда охотно пускают в семейные архивы тех, кто предполагает наличие побочной линии, особенно если речь идет о знаменитости. Однако в 1946 г. племянник дочери Бальзака с радостью подтвердил часть гипотезы. Мария дю Фресне, родившаяся в 1809 г., была дочерью мелкой писательницы Адели Даминуа. Среди ее бумаг нашелся экземпляр второго издания «Евгении Гранде», в котором впервые появилось посвящение «Марии». Как ни странно, страница с посвящением взята из позднейшего издания романа, который был опубликован лишь после 1870 г., через двадцать лет после смерти Бальзака. Внимательный осмотр переплета показал, что страницу вшили фиолетовой нитью. Видимо, произошло следующее. Получив от Бальзака книгу, Мария вырвала страницу с компрометирующей ее надписью, чтобы ее не нашел муж. Затем, некоторое время спустя после смерти мужа в 1866 г., она взяла посвящение из последующего издания и восстановила свое имя в нужном месте. То, что она сделала это почти через сорок лет после того, как предложила себя Бальзаку, предполагает, что она сдержала слово: «Люби меня год, а я буду любить тебя всю свою жизнь!»…

Бальзака новость об отцовстве обрадовала – так обрадовала, что он стал называть себя «отцом» задолго до рождения ребенка, так же как он объявлял романы «законченными», как только решал их написать. Марию Каролину зачали лишь в сентябре 1832 г., до отъезда Бальзака в Невшатель, а родилась она в Сартрувилле (где у М. дю Фресне имелся дом) 4 июня 1834 г. Племянник вспоминал, что слышал от своей тетки, Марии Каролины, что Бальзак приходил к ней на первое причастие и часто навещал ее. Он интересовался ее успехами и играл с ней. Воспоминания согласуются с двумя краткими упоминаниями девочки в письмах Эвелине. Бальзак написал ей о дочери гораздо позже, в 1848 г., считая, что уже может поведать старые тайны: «Я люблю Анну (дочь Эвелины. – Авт.) несравненно больше той девочки, которую я вижу раз в десять лет», «Два послания приглашали меня встретиться с мадемуазель Марией завтра в два часа на Елисейских Полях, чтобы я увидел, какой она стала красавицей»633. Слово «встретиться» подчеркнуто, подразумевая, что, подобно многим тайным любовникам и отцам в «Человеческой комедии»634, Бальзаку приходилось довольствоваться беглым взглядом, «случайной» встречей в людном месте. Любопытно, всего через полгода после рождения Марии, в другой предостерегающей сцене, он показал, как отец Горио семенит по Елисейским Полям в солнечные дни, чтобы посмотреть, как его дочери проезжают мимо в каретах635.

У нас нет стопроцентных доказательств отцовства Бальзака, но сам он, очевидно, верил своей любовнице. Портрет Марии Каролины в юности не может служить научным доказательством, но можно сказать с уверенностью, что импозантное, благородное лицо, большая голова, выразительный нос и черные живые глаза определенно не свидетельствуют о противном. Мать Марии Каролины ее внучатый племянник запомнил женщиной крупной, непривлекательной, даже мужеподобной, с рябым лицом; но Бальзак видел в ней мать своего ребенка. И хотя, как подметил Суинберн, не многие писатели настолько жестоки к своим «детям», Бальзак иногда бывал более любящим, чем его персонажи, даже в создании портретов. «Я недостаточно красива для него», – думает Евгения, когда влюбляется в своего красивого кузена Шарля.

«Бедняжка была к себе несправедлива… У нее была большая голова, мужской лоб, очерченный, однако, изящно, как у Фидиева Юпитера… Черты округлого лица ее, когда-то свежего и румяного, огрубели от оспы… Нос был немного крупен, но гармонировал с ее ртом; алые губы, усеянные множеством черточек, были исполнены любви и доброты. Шея отличалась совершенством формы. Полная грудь, тщательно сокрытая, привлекала взгляд и будила воображение; конечно, Евгении не хватало изящества, которое придает женщине искусный туалет… но она была прекрасна той величавой красотой, которую сразу увидит плененный взор художника»636.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});