Форсайты - Зулейка Доусон

– Черт! Вот это я называю тонким намеком.

Она кинулась следом за привратником, на ходу дергая молнию сумки. Полминуты спустя она вернулась к Кэт.

– Повилять хвостиком перед обслуживающим персоналом никогда не бывает лишним, как говаривала моя святая бабушка. Последние мои десять шиллингов! И это при растущей стоимости жизни.

– Это ведь он выручил Джайлса в День восьмерок?

– Верно. Я скажу Джайлсу, что мне это обошлось в фунт, и взыщу с него.

Она просунула руку под руку Кэт и потерлась щекой о ее щеку. Их гривы снова смешались – словно пара многообещающих жеребят резвилась в лучах предвечернего солнца. Они стояли плечом к плечу, глядя на север вдоль Вудсток-роуд, и не замечали, что притягивают взгляды прохожих.

Девушки составляли как будто нарочно подобранную и в то же время странно не сочетающуюся пару. Кэт была на пол-ладони выше, но шея Астрид казалась длиннее. («С зобиком», как выразилась бабушка Эм, когда познакомилась с ней.) Если нос Кэт был тонким и прямым, как у ее матери, то у Астрид он выглядел чуть более вздернутым, чем допускалось демократическим вкусом. Глаза Астрид, ясной властной голубизны, имели обыкновение часто вспыхивать, рот был тонко очерченным и очень английским. У Кэт льдисто-зеленые глаза осенялись темными ресницами и словно о чем-то таинственно спрашивали. Свой рот, совсем не английский, она с удовольствием изменила бы, если бы могла, – полные, пухлые губы с опущенными вниз уголками придавали ей взволнованный вид, когда она бывала совершенно спокойна. Ей говорили, что она напоминает девушек Россетти. Цвет лица у обеих был бледный, что особенно подчеркивалось эффектностью их волос, но только у Кэт он намекал на душевную деликатность. И наконец, – к вечному огорчению Астрид – у Кэт не было ни единой веснушки.

Бесспорно, обе девушки обладали «стилем» в том смысле, в каком употребил бы этот термин знаток породистых лошадей, – хорошие кости под упругой плотью. Это становилось особенно ясно, едва ветер прижимал пышные юбки их летних платьев к двум парам породистых ног. И взгляды прохожих становились еще целеустремленней.

Они ждали, когда подъедет брат Астрид и заставит их окончательно проститься перед долгими каникулами. Миновали еще две минуты, и из-за больницы выехал Джайлс. Увидев их, он замахал над ветровым стеклом двухместной машины и затрубил в свой исторический гудок.

– Ну что же, цыпленок, – со вздохом сказала Астрид, когда машина притормозила, – это был наш последний блаженный семестр. Мы чудно провели время, верно? Одни развлечения и никакой работы. Осенью все будет совершенно наоборот.

– М-м-м, да. Печально, как сказала бы моя святая бабушка.

Джайлс проехал мимо них, все еще трубя, и лихо свернул в ворота. Он вскочил с низкого сиденья сильным и ловким движением, напомнившим о его недавнем триумфе на реке, и подчеркнуто отсалютовал. Девушки подошли к нему.

– Если не ошибаюсь, – сказала Астрид, – ты уже имела несчастье познакомиться с моим братом, седьмым урожденным идиотом Пенникрайка?

Джайлс обладал чуть менее броским вариантом фамильных глаз и волос, демонстрируемых его сестрой, а также принципиально меньшим количеством веснушек. Он был на четыре года старше Астрид, но лишь курсом старше (гуманитарные науки в Тринити) из-за войны. Из-за войны же, которая оставила их сиротами, когда бомба упала на «Кафе де Пари», брат и сестра были ближе друг другу, чем даже близнецы, и, естественно, не находили доброго слова друг для друга.

– Привет, Монти! – Джайлс одарил Кэт самой обаятельной своей улыбкой, оставив жалкий огарочек для сестры. – Привет, язва, барахло при тебе?

– Нет, при тебе, если ты не посеял мои драгоценности после завтрака. – В голосе Астрид прозвучала задорная властность, присущая сестрам.

Жутко пародируя американского киногероя, который ничего плохого ему не сделал и заслуживал лучшего, Джайлс заявил:

– Твои драгоценности – это я, беби. Заруби себе на носу.

Он распахнул дверцу перед ней, и она состроила ему гримасу.

– Печально, но факт, – произнесла она, усаживаясь рядом с ним. – Булыжничек, зато мой собственный.

Кэт захлопнула ее дверцу, и Астрид сказала:

– Обещай навестить нас en Ecosse [76] ! Мы проторчим там все каникулы взаперти с жуткими дядюшками. Если ты не приедешь, я совсем завяну!

– Попробую. Мы, кажется, поживем во Франции.

– Черт, что значит наличные! Тогда я приеду погостить у тебя. Скажи своим, что я новая горничная, или придумай еще что-нибудь.

Джайлс переключил передачу. Астрид продемонстрировала потребность в последнем объятии, и Кэт быстро нагнулась к ней.

– Ну, хватит, вы, двое! Брейк! Монти, ты уверена, что тебя никуда не надо подвозить? Сзади на этот случай есть откидное сиденье.

Кэт выпрямилась и помотала головой.

– Спасибо. Через полчаса должен приехать мой отец.

Девушки переглянулись и сглотнули, борясь с поднимающимся в горле комком. Они были неразлучны с первого семестра – целую жизнь, как казалось теперь. И с каждыми новыми каникулами расставания давались все труднее, все больнее было рвать особые узы. Только присутствие Джайлса удерживало их от слез.

– Во всяком случае, звони. Обещаешь?

– Обещаю! – ответила Кэт.

– И пожалуйста, не слишком уж блистай в своем каникулярном эссе. «Тьма в «Гамлете», так?

– «Мрак и свет в «Отелло». См. Уилсона Найта.

– Видишь! Ты уже заблистала. Ну, будь!

Джайлс рванул с места, немилосердно рявкнув глушителем. Астрид послала воздушный поцелуй, и Кэт увидела, что машет вслед багажнику и запаске, которые внезапно оказались уже у дальнего перекрестка.

* * *

Свернув под арку главных ворот, Кэт прошла через Восточный двор, где цветы на клумбах – в основном красная и белая герань, кое-где перемежающаяся голубыми оксфордскими лобелиями, – выглядели теперь поникшими. Ее чемоданы были упакованы и стояли у двери, библиотечные книги были все сданы, делать было абсолютно нечего, разве что найти солнечное местечко на главном дворе и скоротать благословенные последние полчаса.

Она прошла под окном комнаты, которую выбрала для своего заключительного года. С октября, работая за своим письменным столом, она будет любоваться этим видом на сторожку. Астрид права – предстоит одна работа и никаких развлечений до самой Троицы, до сдачи экзаменов на бакалавра. Кэт невольно улыбнулась, вспомнив, как Астрид поклялась купить черное кружевное белье и надеть его под чинный костюм – «на счастье!».

Когда Кэт проходила под второй из трех арок главного двора, ее окликнули. Ее нагонял Корниш, размахивая листком бумаги, точно Чемберлен – Мюнхенским соглашением.

– Вам телефонограмма, мисс Монт. Только сейчас передали! – Он вручил ей листок, вновь прикоснулся к невидимой пряди и пошел назад.

От ее отца. Привратник записал карандашом, как одно предложение: «Задерживаюсь на два часа прости копушу отца поужинаем по дороге любящий престарелый родитель».

Вот так! Последние полчаса превращались в два с половиной часа, если не больше. Столько не просидеть, а все остальные ее подруги уехали даже раньше Астрид – самой близкой и дорогой из них. Впрочем, Кэт и не хотелось ни с кем разговаривать. Слишком много было прощаний, слишком остро она осознавала, что миновал еще год ее краткого пребывания в древнем университете, к которому она прикипела душой и сердцем. «И так недолговечно лето наше!» [77]

Чем заняться? Ее комната без ее вещей перестала быть прежним приютом, и комната Астрид рядом стояла пустая… В колледже она рискует, что ее втянут в разговор те, кто задержался с отъездом.

Она решила проехаться на велосипеде. Забежав к себе в комнату, она забрала сумочку, авторучку и тонкую тетрадь в телячьем переплете. Можно будет посидеть у реки и дописать дневник. Решив не надевать шляпу, она заперла дверь, прошла назад по выцветшей оранжево-красной дорожке по коридору, совсем пустому, и спустилась по двум лестничным маршам. Она забрала свой велосипед с его места из рядов позади здания и выехала через ворота из колледжа.

Блаженство! Среди многих хорошо документированных особенностей Оксфорда была одна, обнаружить которую было можно только с седла велосипеда.

Назад ускользнул каменный фронтон Сент-Джайлса, желтовато-кремовый в косых лучах солнца. Мимо Мемориала Мучеников – «Мучного Мешка», как двоюродная бабушка Уинифрид в свое последнее посещение назвала его на давно забытом жаргоне, – Кэт свернула в центральный проезд и покатила за своей длинной тенью к Дому Совета. Там, примерно через год, она – если будет усердна и поймает ветер удачи – преклонит колени перед полностью оперившимся бакалавром в опушенной кроликом мантии.

И тогда она будет знать все, что только можно узнать.

С пьедесталов, мимо которых она проезжала, ей ухмылялись удлиненные лица цезарей. Они, несомненно, презирали ее легкомыслие, ну и, естественно, ее латинское произношение. (Будь они живы, то, наверное, восхитились бы тем, как ее волосы золотисто-медным флагом развеваются на ветру.) Она снова повернула у библиотеки, проехала по Кэтл-стрит, спешилась, чтобы перейти Хай-стрит, и покатила вниз по Мэгпай-лейн.