С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…» - Евлампий Поникаровский

Неужели драка?

— Все по местам! — жестко скомандовал Ниделевич. — Разберусь! Готовность к маршу — двадцать минут.

Шила в мешке не утаишь. Когда я явился в батарею, казаки уже знали: в штабе произошло нечто невероятное, дикое, ужасное. Подобного не только в полку не бывало, но, пожалуй, и во всей нашей армии. После контратаки Вдовин явился в штаб. Его трясло как в лихорадке. Чтобы унять предательскую дрожь и успокоить расходившиеся нервы, он налил и одним махом выпил кружку водки. Дрожь не проходила. Он налил вторую. Но, видно, пережитый страх был настолько велик, что водка не успокаивала и не брала. Он пил еще. И в какое-то время разом сник, тормоза сдали. Отключился полностью. Его оставили в покое.

Когда штаб свертывался, из санчасти принесли на носилках Антона Яковлевича Ковальчука. Вдовин сидел за столом и снова глушил водку. Возмущенный Ковальчук приподнялся:

— Слушай, майор, что ты делаешь? Как ты пьяным поведешь полк?

— Не твое дело, комиссар. Ты лежи и молчи, не суйся, куда тебя не просят. Погеройствовать захотел — геройствуй. Вишь, полк поднял.

— Прекрати болтовню, Вдовин!

— Понимаю: очередной орденок зашибить захотелось. А пуля поцеловала. Небось не хотел?

Насмешливая язвительность пьяного Вдовина, несправедливость, боль в простреленной груди, опасность, которая грозит полку при выходе из мешка, а может, из окружения, и полная безответственность третьего лица в полку, считай, второго после выбытия из строя замполита — все это подняло бурю гнева в душе Антона Яковлевича, и он, обычно сдержанный, здесь не сдержался. Он назвал Вдовина молокососом, человеком без руля и без ветрил, недостойным носить ни офицерское звание, ни тем более партийный билет. И что он, замполит, теперь разглядел мелкую и ничтожную душонку карьериста, завистника и труса и что он не оставит без внимания позорного поведения начальника штаба в этот трудный час.

Не успел договорить Антон Яковлевич, как в него полетел стул.

Раненый Антон Яковлевич отказался от санитарной повозки и штабной брички. Он только попросил помочь ему сесть в седло. Превозмогая боль, с туго забинтованной грудью и головой, в окружении казаков комендантского взвода он совершил этот марш. Марш прошел тихо, спокойно, без стычек с врагом. На рассвете мы вышли к селу Шимонторнья и соединились с 39-м и 41-м полками своей дивизии.

И здесь, на канале, мы встали намертво. Бои с танками и пехотой противника продолжались с неослабевающим напряжением. Но как ни пытался враг протаранить нашу оборону и открыть себе путь на Будапешт, этого ему не удалось. Он метался по фронту. Но всюду натыкался на казаков нашего корпуса и получал отпор. 28 января, измотанный упорной обороной, потеряв много танков и живой силы, противник окончательно выдохся и прекратил наступление.

Полк отвели в резерв в село Алчут.

В ночь на 12 февраля полк подняли по тревоге. Нам сообщили немногое: большая, в несколько тысяч человек, группа немецких солдат и офицеров прорвалась из крепости Буда в северо-западном направлении и вышла в район Перболы. Ее надо во что бы то ни стало остановить и уничтожить.

Форсированным маршем к рассвету мы вышли в заданный район и на восточной окраине села заняли оборону. В помощь к нам прибыл дивизион «катюш». Здесь стало известно, что основная часть прорвавшихся уже ликвидирована. Но что-то осталось от этой группы и на нашу долю. Гитлеровцы укрылись в лесу, что находился в трех километрах от Перболы. Было ясно: зимний лес не очень надежное укрытие, и долго отсиживаться в нем гитлеровцы не будут. Не затем они прорывались из крепости, чтобы принять смерть на вольном воздухе.

Они появились во второй половине дня. Развернувшись в более чем километровую по ширине цепь, со стрельбой и воплями гитлеровцы рванулись к селу, к шоссейной дороге Будапешт — Комарно — Вена, проходящей через село. Это был рывок отчаявшихся, обезумевших, изможденных от голода смертников. Подпустив до четырехсот метров эту бегущую и орущую цепь, мы открыли огонь ураганной силы. Он сразу же, как разлив вешних вод, затопил все поле. В нем горели, рвались на куски, сжигались человеческие тела. И даже такой огонь их не останавливал. Не разорванные, не сгоревшие, не продырявленные осколками и пулями гитлеровцы бежали, шли, ползли к селу, словно их ждало спасение. Но здесь их тоже встречала смерть.

Село Пербола — необычное. Оно построено в узкой балке. И все дома своей задней частью врезаны в гору. Жители, идя с поля, прежде всего попадали на крышу своего дома, а затем по лесенке спускались во дворы. Не знавшие этих особенностей гитлеровцы, попадая на крыши, сваливались с них — с двух с половиной-трехметровой высоты, — ломали себе руки, ноги, головы. К тому же и тут казаки их встречали автоматными очередями, клинками, лопатами, а то и просто дубинами. К вечеру все было кончено. На поле перед селом и во дворах мы насчитывали около шестисот трупов. В живых, сдавшихся в плен, в том числе раненых, оказалось не более девяноста солдат и офицеров.

В этот вечер к нам пришло радостное известие: в Будапеште прозвучал последний выстрел, столица Венгрии очищена от врага. Нам же предстояло еще очищать лес. От пленных узнали, что там осталась еще группа солдат и офицеров. К счастью, боя вести с ними не пришлось. Оставшиеся проявили благоразумие и 14 февраля сложили оружие.

Приказом Верховного Главнокомандующего за мужество, проявленное в боях за Будапешт, нашему 5-му гвардейскому кавалерийскому корпусу объявлялась благодарность и присваивалось почетное наименование «Будапештского». По этому случаю прислал приветственное письмо Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. Прославленный полководец не забывал нас, казаков.

Бои, бои… Даже вот теперь, спустя четыре десятилетия, берет оторопь и удивление, когда думаешь о том, как наши люди выдерживали невероятные тяготы беспрерывных, днем и ночью, боев и переходов. Венгерская зима 1944/45 года не баловала. Марши совершались в обжигающий ледяной дождь, мокрый снег, под пронизывающим ветром. Порой казалось, что на всей земле нет ни одного сухого метра. Невероятная распутица — в грязи тонула вся техника. Шли только воины и лошади, а из техники лишь та, которая была на гусеничном ходу — остальная вся стояла. Это сковывало и действия противника, и, наверное, даже больше, чем нас. И это, в свою очередь, нас даже бодрило и радовало. В ходу была поговорка: «Что русскому здорово, то немцу — смерть!»

Глава пятнадцатая

Последний рейд

Мы в Балатонкилити — курортном городке на южном берегу живописного озера Балатон. На отдыхе. Расположились в самых что ни на есть комфортабельных и роскошных виллах и пансионатах. До войны на этом чудесном берегу проводили свой досуг и развлекались венгерские магнаты и аристократия других стран. В войну здесь поправляли здоровье высшие армейские чины Третьего рейха.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});