Тициан Табидзе: жизнь и поэзия - Галина Цурикова

БАГДАДСКИЕ НЕБЕСА

© Перевод В. Державин

Владимиру Маяковскому

Яв долгу            перед Бродвейской лампионией,Перед вами,                     багдадские небеса.Перед Красной Армией,               перед вишнями Японии —Перед всем,                 про что                          не успел написать.

(В. Маяковский «Разговор с фининспектором о поэзии»)

Много не сделано — вижу воочью.Долг у нас общий, и нужен возврат.Мне вспоминается днем и ночьюСинее небо твоих Багдад.

В душу нам песня могучая веет,Буйволу шерсть шевеля на спине.Кто ее силой вполне овладеет?Кто ее меру постигнет вполне?

С юности сердце вздымавшая птицей,Слабый язык превращавшая в меч, —Этого не достигнут тупицыПод лампионией в тысячи свеч.

Слово встает над корой ледниковой,Камнем летит из пращи сквозь века.Если не выскажешь новое слово,Дверь оно силой снесет с косяка.

Да, но когда наконец напоследкиС жизнью в упор беседует смерть —В Токио на вишневые веткиИ на поля, что бегут в Саирме,Падает ровно большое сиянье,Холод, и трепет, и содроганье.

Много не сделано — вижу воочью.Долг у нас общий, и нужен возврат.Мне вспоминается днем и ночьюСинее небо твоих Багдад.

Вновь захотел напомнить тебе яТихих Багдад колыбельную песнь.Нынче апрель. А апрель умеетВ облаке яблонь душу унесть.

Матери ртом и губами младенцаЛопнул бутон над бутоном. Во тьмеСыплются яблони. Некуда деться.Слушай — олени кричат в Саирме.

Дубом огромным средь чащи багдадскойТы бы в апрельское утро возник.Вновь дилижанса звонков дожидатьсяВышел бы школьником с сумкою книг.

Снова с тобою, над партой склоненным,Голые ноги я ставлю рядком.Виселица царя Соломона —Пятисотлетний платан за окном:

В небо ушел, окунаясь в грозыНочью несокрушимым стволом.Катит Рион обломки утеса.Мы, словно рыбы, плещемся в нем.

Нас ожидая, от полного сердцаПтицы свистят и крепчает весна.…Снова доносится новых марсельцевПесня, как буря, гневна и грозна.

В бешеном свисте нагаек казачьихВновь Алиханов рубит сплеча.…Митинг за митингом! Стачка за стачкой!Смерть и проклятие палачам!

…Многое, многое вспомнить бы надо.Радугой стих упадет за леса.Всё языком трехъярусных радугСкажут багдадские небеса.

В Грузии юноши выросли тоже,Видишь, как смена твоя велика!В бой они выйдут, не ведая дрожи,Если к нам сунется войско врага!

Ты нам не должен. И ради Багдады,Что к грозной лире твоей однуНакрепко прикрутили когда-тоПоющую по-грузински струну.

…Снова по тихим Багдадам повеетПетая здесь колыбельная песнь.Нынче апрель. А апрель умеетВ облаке яблонь душу унесть.

Матери грудью и ртом ребенкаЛопнул бутон над бутоном. Во тьмеСыплются яблони… Слушай, как звонкоНынче олени кричат в Саирме!

Апрель 1936

РОЖДЕНИЕ СТИХА

1. «С неба на землю огромным мостом…»

© Перевод Н. Заболоцкий

С неба на землю огромным мостомБыл перекинут Эльбрус-великан.Сдвинулись горы с подножий кругомВ час, когда дэва разил Амиран.

Тополь высокий, стройный и резкий,Дал на примерку ты деве черкесской.Трудно сарматского князя сыскать,Бурку его нелегко разорвать.

Небо в кизиле и горы в кизиле,Пурпуром залит Эвксинский Понт.Точно гигантский вздымается грифель —Старый Эльбрус, заслонив горизонт.

Волны бушуют вокруг исполина,К горлу стихов подступает лавина.Солнце взойдет и растопит ее.Что ж ты печалишься, сердце мое?

С неба на землю огромным мостомБыл перекинут Эльбрус-великан.Сдвинулись горы с подножий кругомВ час, когда дэва разил Амиран.

Сердце поэта — Эльбрус вековой —Ждет, когда ветер повеет чудесный.Сели стихи, как голубки, над бездной —Знак, что окончен потоп мировой.

8 июня 1936

2. «Слова ни разу я не обронил…»

© Перевод Б. Ахмадулина

Слова ни разу я не обронилДля сочинения стихотворенья.Пульс-сочинитель отверст и раним,Страшно: не выдержу сердцебиенья.

Если не высказал то, что хотелВыговорить во мгновеньях последних,Наспех скажу: не повинен я в техТаинствах, чей я отгадчик, посредник.

О, дорогие мои, никакойСилой не вынудить слово и слово,Сердце и сердце к согласью. СтрокойСтройною стал произвол небосвода.

Вкратце твое — а потом нарасхватКровное, скрытное стихотворенье.Слово — деянье и подвиг. РаскатСлавы — досужее слов говоренье.

Стих — это стих, это он, это огнь,Вчуже возжегшийся волей своею.Спетого мной я услышать не мог.Спето — и станет бессмертной свирелью.

Мнится мне: ночь этот стих соткала.Бывший ее рукоделием малым,Он увеличится сам — и тогдаХлынет и грянет грозой и обвалом.

Прянув с вершин, устрашив высотойЧести, страдания и состраданья, —Выстоит слабой свечой восковой,Светом питающей мглу мирозданья.

10 июля 1936

ДВЕ АРАГВЫ

© Перевод Н. Заболоцкий

Это потоп заливает долины,Молния в горные блещет вершины.Ветра стенанье и ливень в горах,В музыке той просыпается Бах.Все здесь возможно, и самоубийство —Здесь не пустое поэта витийство:В буре он слышит напев колыбельный,Гибель надежду ему подает.Этот клинок безысходно-смертельныйДемон под руку Тамаре сует.Это шатается Мцыри отважный,Барсовой кровью заляпан, залит.Траурный ворон на падали страшнойВ устье Арагвы, хмелея, сидит.Две тут Арагвы, две милых сестрицы, —Белая с Черной, — как день и как ночь,Вровень идут, чтобы вдруг устремитьсяПрямо в Куру и в Куре изнемочь…

9 июля 1936 Тбилиси

ПРАЗДНИК АЛАВЕРДЫ

© Перевод Н. Заболоцкий

Нате Вагнадзе

Огромные арбы покрыты ковром.Здесь буйвол пугается собственной тени.Кончают бурдюк с кахетинским виномГерои Важа из нагорных селений.

Нацелившись боком, влюбленный КавказПростер свою длань к алавердской святыне,Но церковь сияет и смотрит на нас,Как голубь, привязанный к этой долине.

И вот к Алазани пробрался рассвет,Недолго он странствовал в море туманном.«Не гасни, о день мой, сияньем одет,А если погас, не свети никогда нам!»

На том берегу, приведенная в дол,Хмельная отара лежит без движенья,Как будто накрыли для Миндии столКудесники-дэвы на поле сраженья.

И, кончив свой танец, кистин-акробатЗастыл у костра в молчаливом экстазе,И люди толпятся, и песни шумятПод звуки шарманки и стон мухамбази.

А что ж не споют нам о белом гусе,И белый кабан не вспомянут доселе?И новым Леваном любуются все,И песни его умножают веселье.

Здесь жертвенный бык прикольцован к столбу,Он вырвал бы дзелкву с ее корневищем,А ныне он жалок: клянет он судьбу,Испуганный пиром и старым кладбищем.

Седая весталка и нищий юродВ такое пускаются здесь причитанье,Что спрыгнул бы сам Вседержитель с высот,Имей Он в высотах Свое пребыванье.

Народу здесь надобно столько вина,Сколь может воды в Алазани вместиться,А сколько он мяса тут съест и пшена —Никто на земле сосчитать не решится!

Да будут обильны, Кахетия-мать,Сосцы твои, полные млечного сока!И тучи выходят на небо опять,И ночь, словно буйвол, встает одиноко.

Костры с шашлыками горят над рекой,Слезятся от дыма веселые лица.Олень угощает оленя травой,Вином кахетинец поит кахетинца.

Здесь сам Пиросмани, и кистью егоНабросаны арбы и гости на пире.Важа восхваляет его мастерство,И турьи рога погоняют шаири.

И «Шашви-какаби», и Саят-Нова,И песни Бе́сики — для сердца отрада,И жажда веселья в народе жива,Когда наступает пора винограда.

Сентябрь 1936 Тбилиси

КОЛХИДА ЖДЕТ НОВОГО ОРФЕЯ