Башня Зеленого Ангела - Тэд Уильямс

Саймон почувствовал, как бессильная ярость охватила его. Знать это, по крайней мере видеть очертания последнего плана врага, но быть бессильным что-либо изменить — это приводило его в бешенство. Больше чем когда-либо он нуждался в возможности что-нибудь делать и был обречен блуждать бездомным духом в пустоте, вдали от собственного опустевшего тела, бесполезно висящего на колесе.

— Мегвин, я должен найти выход из этого места. Я должен вернуться. Все, за что мы сражались, здесь. Башня Зеленого ангела в Хейхолте — это Белое дерево. Я должен вернуться!

Призрачная фигура подле него долго не отвечала.

— Ты хочешь вернуться к этой боли? К твоим страданиям?

Саймон подумал о том, что уже произошло и может еще произойти, о своем искалеченном теле на колесе и боли, от которой он бежал, когда пришел сюда, но это не изменило его решения.

— Эйдон, спаси меня, но я должен. Разве ты не хочешь вернуться?

— Нет. — Смутная фигура Мегвин содрогнулась. — Нет, у меня не осталось сил, Саймон. Если бы что-то не удерживало меня здесь, я бы давно оторвалась от тех, кто ждет меня. — Мегвин сделала нечто похожее на глубокий вдох; когда она снова заговорила, то была на грани рыдания. — Есть еще те, кого я любила, и теперь я знаю, что некоторые из них все еще среди живых. Один… — Она взяла себя в руки. — Я любила его — любила до безумия. И возможно, он тоже не был равнодушен ко мне, а я была слишком гордой и слишком глупой, чтобы увидеть это… Но теперь это не имеет значения. — Голос ее прерывался. — Нет, это неправда. В живом мире нет ничего более важного для меня, чем эта любовь; но ей не суждено сбыться. Я не начала бы все сначала, даже если бы могла.

Ее боль была так велика, что у Саймона не нашлось слов. Он понимал теперь, что есть вещи, которые нельзя исправить.

— Но я верю, что ты должен вернуться, — сказала она. — Для тебя все по-другому, Саймон. Я рада, что это так, рада, что есть еще те, кто хочет жить в мире. Я никому не могла бы пожелать чувствовать, как я. Вернись, Саймон. Спаси тех, кого любишь, если сможешь, — и тех, кого я люблю, тоже.

— Но я не могу. — Теперь его подавленная ярость уступила место безысходному отчаянию. Пути к возвращению не было. Он и Мегвин будут вечно обсуждать здесь детали своих никому не нужных жизней. — Я не знаю, зачем я сказал тебе, что собираюсь вернуться, потому что я не могу. Я пытался, но у меня нет сил найти свое тело.

— Попробуй. Попробуй еще раз.

— Ты думаешь, я не пробовал? Неужели ты не понимаешь, что я старался изо всех сил? Это недостижимо.

— Если ты прав, у нас впереди целая вечность. Последняя попытка не причинит тебе никакого вреда.

Саймон, который знал, что уже до предела напрягал свои силы и потерпел неудачу, подавил горькие слова. Она была права. Если он хочет быть хоть сколько-нибудь полезным своим друзьям, если он хочет получить хотя бы крошечный шанс добиться отмщения за то, что выстрадали он, Мегвин и тысячи других, он должен попытаться снова — каким бы маловероятным ни казался успех.

Он попробовал освободить голову от страхов и огорчений. Обретя наконец некоторое спокойствие, он вызвал видение колеса, силой воли призывая его возникнуть, так что оно превратилось в огромный туманный круг над призрачной долиной. Потом он вызвал изображение лица, своего и только своего лица, обращая при этом внимание еще и на то, что находилось за лицом — сны, мысли и воспоминания, которые делали его Саймоном. Он пытался заставить призрачную фигуру, привязанную к колесу, превратиться в Саймона, но уже чувствовал, что силы его иссякают.

— Ты можешь мне помочь, Мегвин? — По мере того как видение становилось все более четким, фигура Мегвин расплывалась; и теперь она была всего лишь немногим больше, чем слабое сияние тусклого света. — Я не могу этого сделать.

— Попробуй еще!

Он пытался удержать колесо перед собой, пытался ощутить боль и ужас, которые должны были прийти вместе с ним. На мгновение он почти почувствовал, как грубое дерево царапает ему спину, услышал плеск воды и скрежещущее клацанье огромных цепей, но потом это снова начало ускользать. Бледнея, колесо колыхалось, как отражение в неспокойной воде. Оно было так близко, но теперь опять уходило.

— Пора, Саймон! — И внезапно Мегвин оказалось повсюду вокруг и каким-то образом даже внутри него. Сияние, которое она баюкала все время, пока они разговаривали, теперь было передано ему. Оно было теплым, как солнце. — Я думаю, что именно для этого я была приведена сюда. Мне пора идти — а тебе пора возвращаться.

Ее сила наполнила его. Колесо, литейная, гложущая боль его живого тела — все, что в это мгновение было для него жизнью, внезапно приблизилось.

Но сама Мегвин была далеко. Ее следующие слова, казалось, доносились с огромного расстояния. Звук быстро угасал.

— Я ухожу, Саймон! Возьми то, что я дала, и используй это: мне не нужна больше моя жизнь. Делай то, что ты должен. Я молюсь, чтобы этого было достаточно. Если ты встретишь Эолера… нет, я скажу ему сама. Когда-нибудь. В другом месте…

Ее храбрые слова не могли скрыть страха. Саймон ощущал каждую каплю ее ужаса, когда она позволила себе соскользнуть в темную неизвестность.

— Мегвин! Не надо!

Но она исчезла. Сияние, которое она держала, теперь было частью Саймона. Она отдала ему единственное, что у нее оставалось, — самый мужественный и самый ужасный дар из всех возможных.

Саймон боролся, как не боролся никогда в жизни, полный решимости не допустить, чтобы жертва Мегвин оказалась напрасной. Хотя мир живых был так близко, что он чувствовал его, непостижимый барьер отделял его от оставленного позади собственного тела. Но он не мог позволить себе потерпеть поражение. Используя силу, которую дала ему Мегвин, он заставлял себя приблизиться к оставленной плоти, принимая в себя боль, страх и даже беспомощность, которые охватят его, если он вернется. Он почувствовал, что барьер готов сломаться. Тогда Саймон сделал еще одно усилие. Серая страна стала черной, потом красной. Когда он прошел из нижнего мира в мир живущих, Саймон закричал. Ему было больно. Болело все. Он снова родился в царстве боли.

Крик продолжался, с дребезжанием вырываясь из его пересохшего горла и потрескавшихся губ. Рука его горела от невыносимой боли.

— Тише! — испуганный голос раздался совсем близко. — Я стараюсь.

Он снова был на колесе. В голове у него стучало, шершавое дерево терлось о его кожу. Но что случилось с рукой? Казалось, что кто-то пытался оторвать ее от плеча раскаленными щипцами… Она шевелилась! Он мог шевелить рукой!

Снова раздался дрожащий шепот:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});