Том 10. Публицистика - Алексей Толстой

Вдохновение этой прекрасной поэмы сурово и возвышенно, как суров и нравственно возвышен великий город Ленина. Ритмика стиха — непреклонный марш, как поступь колонн, идущих в бой, будто отзвук грозных ударов копыт о скалу Медного всадника. Стих почти хрестоматийно ясен, точно рассказ для детей; в этом у Николая Тихонова сближение с его великим учителем Лермонтовым. Это песня сквозь стиснутые зубы. Полчища варваров должны отпрянуть, как ночные тени, при звуке железных шагов Кирова по ленинградским гранитам, — звук его шагов — это биение сердца Ленинграда.

Николай Тихонов опубликовывает затем первые свои десять новелл: «Черты советского человека». Он первый из нас, советских писателей, находит художественный язык, чтобы рассказать о герое нашего времени, о незаметных людях — чудаке-фотографе, старике военном инженере, о матери, о девушке, о детях, о прозревшем художнике: это — русские люди, которые в тяжкие дни просто, незаметно и скромно нашли в себе нравственную высоту, и души их заблистали, как капельки алмазных слез.

Если такая наша страна, — ее сломить, победить невозможно окаянным зверюгам с голосами, хриплыми, как карканье воронов.

Родина наша — колыбель героев, огненный горн, где плавятся простые души, становясь крепкими, как алмаз и сталь.

Новеллы Тихонова для наших дней значительны как первые вехи, намечающие пути к новому периоду советской литературы. Это будет огромный и блистательный период нового советского ренессанса, эпоха высокого гуманизма, где художник будет трудиться, высекая из мрамора в память будущим счастливым поколениям простой величественный человеческий образ героя-победителя, героя-освободителя.

Большой ученый

Мы опускаем в темную землю уснувший навсегда мозг Ивана Алексеевича Каблукова. На краю этой могилы мы можем только сказать: «Да здравствует советская наука, строящая новый, справедливый мир!»

Из непостижимого хаоса вечно возникающих туманностей слагается, в конечном счете, высшая форма природы — человеческий мозг. Задача науки — познать закономерности этого развития — от материальной частицы, возникающей в вихрях энергии мировых пространств, до человеческого мозга, излучающего дивную энергию мысли, — познать, чтобы управлять, как на гигантской диспетчерской доске, на фабрике жизни, законами, по которым создается цивилизация.

Цивилизацию советская наука понимает как условия, наиболее благоприятные для свободного и безграничного развития человека, всех его высших способностей. Его мозг, дерзающий управлять всеми законами природы и перестраивать само несовершенство природы, есть цель советской цивилизации.

В своем понимании цели и задачи мы далеко шагнули вперед, и науку мы твердой рукой повернули от беспринципности или от спекуляции к борьбе за гуманизм для построения гуманитарной цивилизации. Вот почему у края этой могилы мы отдаем почести таланту и творческой мысли. Вот почему наша страна с такой страстью защищает свое право на независимое существование и свободное развитие, ибо цель всех наших усилий — человеческий гений. Вот почему мы так непримиримо ненавидим бескрылый черный мир фашизма, для которого человек есть лишь только покорный водитель машин и механизмов разрушения, а человеческий мозг — лишь мишень для разрывной пули.

В своем священном праве любить человека и бороться за его счастье мы уверены в своей силе, ибо нас осеняет человеческий добрый гений. И мы еще и еще, — на этот раз у могилы одного из лучших воинов просвещенной науки нашей, — клянемся победить, клянемся вывести нашу Родину, наш народ и всех тех, кто с нами, на путь победы, на путь грядущих великих побед.

Иван Алексеевич был добрым сыном народа своего. Его дед был пленный киргиз, служивший дворником, его отец был крепостным крестьянином, отданным учиться лекарскому искусству. Иван Алексеевич был мировым ученым, академиком и почетным членом многих знаменитых университетов мира. За всю свою многотрудную жизнь он не терял кровной связи с народом. В Тимирязевской академии он собирал крестьян из подмосковных деревень и читал им доступные лекции по химии и пчеловодству. Он любил пчел — золотых тружениц — и нашел среди трудов своих время написать пятнадцать работ о пчелах. Ему и его сестре Ольге Алексеевне был выделен колхозниками в его родном селе Витеневе, некогда принадлежавшем великому русскому писателю Салтыкову-Щедрину, крестьянский надел на две души. И с этим наделом, со своей деревенской избенкой, с крестьянами и деревенскими детишками и с пчелами Иван Алексеевич до смерти не расставался, как не расставался со штопанным и заплатанным халатом, подаренным Салтыковым-Щедриным отцу Ивана Алексеевича и перешедшим Ивану Алексеевичу по наследству со всей русской стариной.

Передовой огромный ученый, отзывчивый, добрый и чудаковатый русский человек, — можешь спать спокойно. Ты выполнил свой большой долг перед родиной. Выполним его и мы.

Мы должны выстоять! Мы выстоим!

Город русской славы — Севастополь — временно занят врагом. Обида — в душе каждого моряка: черноморца, балтийца, североморца, дальневосточника! — обида, которую смывают только кровью врага; ненависть в душе каждого советского моряка! Ненависть, которую не заспать, не заесть, не запить, — погасить ее можно только кровью врага.

Защитники Севастополя сделали все, что в силах человеческих и еще сверх сил, для того чтобы победу немцев превратить в их поражение и позор.

Задача Севастополя была: приковать к себе крупные силы неприятеля, возможно дольше удерживать их и возможно больше истребить. Эта задача исполнена.

Задача была выполнена так, что Севастополь во второй раз покрыл себя славой на много веков, и защитники его стали примером мужества и стойкости в борьбе за святую родину.

Гарнизон Севастополя — на две трети из красноармейцев, на одну треть из моряков — двести пятьдесят дней, прогремевших на весь мир, дрался с трехсоттысячной армией фашистов. На каждого нашего бойца приходилось пять и больше врагов.

В осаду 1854–1855 годов северный берег бухты был в наших руках; на этот раз фашистская армия окружила Севастополь подковой, упираясь флангами в морской берег; бухты, город, Северная и Корабельная стороны простреливались из орудий и пулеметов; немцы подвезли для осады пушки больших калибров, чем знаменитая «Берта», из которой в прошлую войну они бомбардировали со стокилометровой дистанции Париж; к июню они сосредоточили под Севастополем до девятисот боевых самолетов, танковый корпус с огнеметами и густую насыщенность артиллерией и минометами. За июнь месяц было сброшено на город свыше ста тысяч одних фугасных бомб и выпущено еще большее количество снарядов.

На днях мне рассказывал один человек, видевший Севастополь в двадцатых числах июня; города нет, от белого, красивого Севастополя — лишь груды рухнувших домов, кучи обгорелых листов железа, вывороченные рельсы, с корнем выдранные деревья, и лишь едва заметные тропинки среди развалин и пожарищ указывали, что на пепелище продолжалась жизнь. И какая жизнь! Дорого эти тропочки обошлись немцам. До конца июня уцелели памятники Ленину, Нахимову, Тотлебену и все еще возвышалась над городом панорама, — в последние дни запылала и она; ее нельзя было свернуть и увезти: старый холст рвался и краски осыпались.

Защитники Севастополя, прижатые на клочке земли к морю, были лишены возможности маневра; огнеприпасы, продовольствие и подкрепление подвозились на подводных лодках, катерах; на подводных лодках эвакуировали раненых; каждый рейс на «большую землю» был сопряжен с большими трудностями, — вражеские воздушные разведчики сообщали о проходе наших судов гидропланам-торпедоносцам; выкрашенные под цвет воды, они покачивались на волнах и в атаку на наши суда налетали низко, над самой водой, обнаруживая себя лишь за минуту-две перед боем.

Зато все преимущества были у немцев: плацдарм Крыма для развертывания войск, железные дороги для подвоза резервов и огнеприпасов, выгодное расположение авиации, так как любое место степной части Крыма было прекрасным аэродромом. Последний майский приказ Гитлера был: взять Севастополь в четыре-пять дней, не считаясь ни с какими потерями; а это для трехсоттысячной немецко-румынской армии значило — наведенные в затылок пулеметы охранных отрядов «СС» и — вперед! Смерть впереди, смерть позади. И фашистские дивизии двадцать пять дней лезли на штурм по разлагающемуся месиву своих трупов. Зловоние было так невыносимо, что приходилось эти кучи трупов на склонах балок, среди разорванной проволоки, на подступах к русским траншеям и дзотам поливать с аэропланов формалином.

Не получили славы фашисты под Севастополем. Еще меньше выиграли стратегически. В прошлую империалистическую войну немцы в течение многих месяцев штурмовали крепость Верден. Это была одна из крупнейших глупостей фельдмаршала Людендорфа; французы, обороняя Верден, пропускали через него поочередно едва ли не все свои дивизии, сменяя их через несколько дней. Верден для французов стал местом боевой закалки; немцы же упрямо перли и перли густыми цепями в эту мясорубку, Под Верденом они потеряли свои отборные части, исчерпали значительные резервы — взяли Верден, потом отдали. И фельдмаршал Людендорф до самого конца войны так и не смог заткнуть в немецкой армии кровоточащую рану, нанесенную под Верденом, что, как известно, привело немцев к окончательному истощению резервов и гибели.