Сокровища чистого разума - Вадим Панов

– Договорились, – спокойно отвечает Сада. После чего ловит на себе удивлённый взгляд Фарипитетчика и легко улыбается ему: «Всё будет в порядке».

– Проклятье!

– Осторожно с бомбами!

– Сам знаю!

– В них же нитробол!

– Хнявый потрох!

– Ты это мне?!

– Проклятье!

Бронекорда вновь подскакивает на камне, и Мерса едва не роняет давно извлечённую из ящика бомбу.

– Заряжай! – предлагает съёжившийся у всё ещё замаскированного «Гаттаса» Каронимо. – Ты пугаешь меня больше, чем эти уроды.

Потому что артиллеристы всё ещё промахиваются, а бомба уже трижды едва не выскользнула из рук алхимика.

– Заряжу перед выстрелом.

– Почему?

– Потому что, если она будет в стволе и нас тряхнёт…

Последние слова тонут в стрекотании выстрелов: пулемётчики с подобравшегося импакто дают пристрелочную очередь, и пули проходят в опасной близости от открытого, ничем не защищённого от атаки в воздухе кузова. А стоит хоть одной пуле угодить в открытые ящики с бомбами, что стоят у ног Мерсы, и резвая машина превратится в невесёлую шутиху, разлетевшись на части, к вящему удовольствию преследователей.

– Сейчас?! – дёргается Бааламестре.

– Подожди! – качает головой Олли.

– Сколько ждать?

– Чтобы наверняка!

Нос крейсера бросает тень на корму бронекорды, видна гондола, в самом начале которой находится капитанский мостик, пулемётчики дают вторую очередь, пули цокают по борту, Бааламестре дрожит от возбуждения, но Мерса тянет. Припоминает всё, что слышал, видел, чувствовал и узнал на «Пытливом амуше», и тянет, потому что, как только импакто поймёт, что у беглецов есть острые зубы, он сразу же вернётся на высоту, продолжит расстрел из орудий, и рано или поздно снаряд обязательно ударит в бронекорду, лишив её возможности передвигаться. Поэтому нужно сделать так, чтобы опустившийся «Горький» больше не смог подняться. Укусить крепко, смертельно.

– Сейчас?

Третья, и последняя, пристрелочная очередь, теперь с другого борта, из другого пулемётного гнезда. Счёт идёт на секунды, ещё чуть-чуть, и начнётся полноценная огневая атака, пережить которую им не удастся.

– Сейчас?!

Шутки кончились.

– Сейчас! – орёт Мерса и сдёргивает с «Гаттаса» брезент. – Сейчас!!

И не закрывает рот, потому что совсем рядом начинает оглушительно реветь шестиствольный зверь.

Сейчас…

В них целятся два пулемётных расчета, два «Шурхакена», предназначенных для прикрытия «пуза» цеппеля. Ещё секунду назад пулемётчики чувствовали себя победителями, были убеждены, что в бронекорде нет боеприпасов, со смехом готовились убивать и вдруг – вдруг! – получили с кратчайшей дистанции убийственный огонь такой скорострельности, что всякая возможность ответа превращается в эфемерное пожелание. Залитые свинцом точки разорваны, пулемёты заклинены, расчёты погибли, бронекорда в безопасности, и Бааламестре тут же переключается на другую цель.

Сейчас…

Каронимо целится в лобовое стекло гондолы, в капитанский мостик. Каронимо – один из создателей «Гаттаса», он знает его как свои пять пальцев, научился управляться с ним задолго до того, как первые военные увидели перед собой смертоносное чудо, поэтому Каронимо не могут помешать ни тряска, ни повороты, ни суровая тень крейсера – пули летят именно туда, куда он их направляет. И никто на свете не назвал бы сейчас лицо Каронимо добродушным – оно сосредоточенно, спокойно и очень-очень холодно. Пули вдребезги разносят крепчайшее лобовое стекло гондолы, но его звон – лишь начало, пролог кошмарной катастрофы.

Сейчас…

«Горький» опустился слишком низко, на убойную дистанцию, «Горький» собирался бить сам, а оказался в ловушке, и тяжёлые пули, которые «Гаттас» посылал с дикой скоростью, за несколько секунд превращают защищённую гондолу импакто в окровавленное решето, в чудовищную смесь мяса и обломков, многие из которых посыпались вниз. Капитан, первый помощник, рулевой, радист, астролог, двое вестовых – все офицеры и нижние чины, что находились на мостике, погибли, оставив «Горький» без управления. Никто не мог переложить рули или приказать переложить рули, чтобы отвернуть импакто от показавшей зубы добычи. Крейсер продолжал накатывать на бронекорду, а именно это и требовалось Мерсе.

Сейчас…

Потому что бортовой алхимик «Пытливого амуша» прекрасно представлял внутреннее строение крейсера, и, пока Каронимо поливал свинцом огневые точки и капитанский мостик, Олли посылал в чрево цеппеля алхимические бомбы. Одну за другой. Одну за другой. Бронебойная, на нитроболе, легко пронзающая обшивку и взрывающаяся глубоко внутри, затем зажигательная, смесь которой гарантировала такую температуру, что даже ильский сплав становился мягким, ещё четыре зажигательные следом, чтобы команде было чем заняться, а потом, сразу, ещё четыре бронебойные бомбы почти в одну точку, туда, где, по прикидке Мерсы, размещалось машинное отделение.

И пули из «Гаттаса». Каронимо подавил два следующих пулемётных расчета и поддержал алхимика огнём.

И снова бомбы – теперь Олли закладывал их в трубу, практически не глядя, перестав выбирать предназначение. Одну за другой, одну за другой… Пузо у любого цеппеля – слабое место, и друзья не терялись, вспарывали его всем, что подворачивалось под руку. Бронебойная, зажигательная, пули, бронебойная, фугасная, пули, бронебойная, пули, пули…

И лишь мощнейший взрыв внутри импакто заставил учёных прекратить огонь.

– Демоны Свиглы… – прошептал ошарашенный Фарипитетчик. – Да как такое возможно?

– Как видишь – возможно, – отрывисто произнесла Сада. – Современные средства…

– Они сбили крейсер! – заорал Якта.

– Да…

– Сада, ты не понимаешь! Они сбили крейсер! – Капитан «Доброты» долго крепился, позволяя проявлять эмоции Саде, долго казался на её фоне образцом спокойствия и здравомыслия, но увиденное не оставило от капитанского хладнокровия камня на камне.

А вот Нульчик, в отличие от Фарипитетчика, успокоилась. Причём не просто успокоилась – женщина впала в прекрасное расположение духа, поскольку убедилась, что Гатов жив, здоров, по-прежнему изобретателен, а главное – совсем рядом. Эти четыре факта не просто устраивали Саду, но раскрашивали для неё мир в яркие праздничные цвета.

– Они сбили вооружённый до зубов крейсер!

– Будешь рассказывать об этом внукам.

– Если доживу.

– А что тебе остаётся?

– Проклятье! – Якта снова вернулся к окну, но не удержался – стукнул по толстому стеклу кулаком. – Проклятье!

Страшное величие зрелища превзошло всё, что им доводилось видеть до сих пор.

Но сначала пришлось понервничать. Во всяком случае – Саде.