Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

говорилось в документе, – пред его кончиной было поставить нашу Православную Русскую Церковь в правильное отношение к советскому правительству и тем дать Церкви возможность вполне законного и мирного существования… Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги ее интересы, кто желает вывести ее на путь легального и мирного существования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего советского государства… а с нашим народом и с нашим правительством… Выразим всенародно нашу благодарность и советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения, а вместе с тем заверим правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия… Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи…» (цит. по: 198, с. 158–159).

Решение это далось владыке Вениамину непросто, ибо не только вся белая эмиграция резко осудила «капитуляцию» митрополита Сергия, оказавшегося в положении временного главы Русской Поместной Церкви, но и немалая часть епископата в Советской России. Более десяти архиереев, недовольных новым курсом церковной политики, подали прошение об увольнении на покой. Епископ Дамаскин (Цедрик) излил свое негодование в резком послании к митрополиту Сергию: «За что благодарить? За неисчислимые страдания последних лет?

За храмы, попираемые отступниками? За то, что погасла лампада преподобного Сергия?.. За то, что замолчали колокола Кремля? За кровь митрополита Вениамина и другие убиенных? За что?..» (цит. по: 198, с. 165).

За пределами России реакция была еще более жесткой. «Болыпевизаны» и сторонники «красной Церкви» подвергались бойкоту в эмигрантской среде. Показательно, что духовное чадо владыки Вениамина Иоанн (Шаховской), рукоположенный им в феврале 1927 года в сан иеромонаха, отвернулся от своего старца, хотя и продолжал высоко ценить его. «При всем своем церковном консерватизме преосвященный Вениамин обладал живым движением души. Человек большой церковной культуры и искренности, он учил этому и меня… Знаток литургики и церковной музыки, владыка Вениамин открывал мне красоту церковных служб, дух устава и духовничества. Простой, как птица в небе, добрый, легкодвижный и искренний, он всегда был готов всем помочь. Выросший на любви к Слову Божию и святым отцам, он заменил мне богословскую школу» (70, с. 66). Владыка Вениамин оказался почти в одиночестве, хотя русские люди и за пределами России тянулись к Церкви.

Оторванные от родной земли, лишенные всего имущества, русские эмигранты обратились к вере отцов как своему последнему оплоту. По воспоминаниям митрополита Евлогия (Георгиевского), наплыв богомольцев в Париже был так велик, что русский храм святого Александра Невского «не вмещал всех собравшихся, была давка; на церковном дворе, даже на улице перед церковью – всюду толпился народ». Правда, сказывалась на большинстве оторванность от церковной жизни, они тяготились «слишком длинным» богослужением, и когда митрополит Евлогий утвердил уставное служение, то получил от великой княгини Елены Владимировны прозвище «большевик» (50, с. 375, 378). Тем не менее в эмигрантских кругах возникло стойкое неприятие какого-либо компромисса Церкви с Советской властью, отрицалась сама возможность их мирного сосуществования.

Конечно, владыка Вениамин в Париже не до конца представлял себе масштабы и характер гонений на священнослужителей и простых верующих, коварство и жестокость руководителей ОГПУ и Политбюро ЦК ВКП(б), но он был уверен в главном: Церковь должна быть с народом. О глубине его размышлений свидетельствует тот факт, что, прежде чем дать свое согласие на признание «Декларации» 1927 года владыки Сергия (будущего Патриарха), он отслужил в сентябре – октябре 1927 года 40 литургий, после совершения каждой из которых размышлял на страницах дневника, поверяя бумаге все движения сердца и рассуждения ума:

«Первая литургия. Ныне впервые почувствовал сердцем, что в принятом мною важном решении есть смирение… А обратное решение (в той или иной редакции) было бы не смиренно… И от одного представления их сжалось больное сердце. Слава Богу!.. Вторая литургия. Вчера читал на трапезе жизнь св. Александра Невского, который, спасая душу народа, спасал этим и государство; для этого и смирялся перед ханами. Но наше дело, духовенства, – думать хотя бы об одной душе народа. А все прочее предоставить на волю Божию, – и самый народ с его властью… Пятая литургия. Уже доходят вести, что раздражение на меня среди беженцев растет… Это так и должно быть. Я этого ожидал. И в Евангелии сказано: возненавидят самые близкие родные… Но это лишь новое свидетельство, что они больны, и мне с ними не по пути. Ни злобою, ни местью не спасти никого и ничего… Девятая литургия. Вчера одновременно получил я два письма, из коих одно прямо звало меня “раскаяться перед Архиерейским Синодом” в Карловцах и отречься от своего решения о подписи… Другое письмо, любезное, предупреждает о невозможности принятия мною этого решения… Двенадцатая литургия. Позабывают, что оскверняют человека не политические формы, не экономические порядки вообще, но происходящее внутри человека от сердца: прелюбодеяние, убийство, воровство, обиды, обман, хула, гордыня, безумство… Ведь вся беда мира в ГРЕХЕ… Он есть коренное мировое зло… Двадцатая литургия. Опять пришло письмо. Что же делать наконец? Господи, помоги! Просвети тьму мою!.. Тридцать пятая литургия. О жизнь, жизнь! Ты – почти сплошной крест. Нет здесь радости… Наконец отслужил сороковую литургию 11(24) октября… В городе на душе было так ясно и отрадно от мысли о послушании… Так кончился святой сорокоуст» (167, с. 403–475).

Люди вольно и невольно тянутся к чистоте. Так и в Париже вокруг епископа Вениамина постепенно образуется небольшой круг близких ему по духу людей. В 1930 году обнаружилось, что в храме Сергиевского подворья не стало ни одного диакона. Владыка обратился за помощью к студентам, и на его призыв отозвались двое. Вскоре оба были пострижены в монашество и рукоположены во иеродиакона. Тем не менее твердость и принципиальность в церковных делах, проявленные владыкой Вениамином, вели к непониманию и одиночеству в среде эмиграции. В 1931 году, после перехода митрополита Евлогия под юрисдикцию Вселенского Патриарха, он заявил о своей верности митрополиту Сергию и был вынужден уйти из преподавателей Православного Богословского института, перестал служить в русском храме Сергиева подворья в Париже (50, с. 569).

Некоторое время владыка скитался по знакомым, но потом организовал в подвальном помещении здания на рю Петель первый в Париже приход Московской Патриархии – Трехсвятительскую церковь в память святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, второй престол – во имя святителя Тихона Задонского. Чего это стоило ему, сколько добрых людей отозвалось на его призыв, какие чудеса при этом случались – описано в