Сон № 9 - Митчелл Дэвид

– Ты принес мою девятку бубей, мэн? – спрашивает Дои.

Я и забыл.

– Нет. Завтра.

Дои поздравляет себя.

– Магия – это умение создавать совпадения, мэн. В этой жизни совпадения – единственное, на что можно положиться.

Ополаскиваю лицо, мою руки. Каждый раз, когда звонят в дверь, я боюсь, что это головорезы из банды Цуру. Каждый раз, когда звонит телефон, я боюсь, что Сатико или Томоми просунут трубку в окошечко и скажут: «Тебе звонят, Миякэ. Представиться не пожелали». Дои сегодня разговорчивее обычного – рассказывает, как потерял прежнюю работу. Он был ночным сторожем на многоэтажном кладбище, где прах умерших хранится в крошечных сотах-гробницах. Дои уволили за то, что он подменил запись буддистских заупокойных мантр музыкой по своему вкусу.

– Понимаешь, мэн, я тогда прикинул – что бы я выбрал, если бы меня заперли в погребальную урну на веки вечные: монахов, стенающих так, будто им прислали непомерный телефонный счет, или золотую эру рок-н-ролла? Тут и думать нечего, мэн! Как только я включил The Grateful Dead, там ощутимо изменилось настроение. К лучшему. Но… – Дои проводит указательным пальцем по горлу.

Я слышу его, но не вслушиваюсь. Его пицца выползает из печи. Я кладу ее в коробку, и он уезжает. По радио передают «I Heard It On the Grapevine»[222] – вкрадчивый, коварный напев. Сатико открывает окошечко.

– Тебе звонок на третьей линии – таинственная незнакомка!

– Аи?

– Не-е-ет.

– А кто?

– Говорит, что по личному делу. – Сатико перегибается через прилавок, нажимает кнопку висящего на кухонной стене телефона и протягивает мне трубку.

– Алло?

Молчание.

Мой голос срывается от страха:

– Я больше ничего вам не должен.

– Два часа ночи – это уже «доброе утро» или еще «добрый вечер», Эйдзи? Мне трудно решить.

Женщина средних лет, но не Мама-сан. Похоже, нервничает не меньше меня.

– Послушайте, кто вы?

– Это я, Эйдзи. Мама.

Я прислоняюсь к прилавку.

Томоми наблюдает за мной через щель в окошечке. Я закрываю дверцу.

– Э-э, неожиданно.

– Ты получил мои письма? Мой брат сказал, что переслал их тебе. И что ты теперь живешь в Токио.

– Да.

Да, я получил твои письма. Но лекарство, которое заживляет твои раны, заставляет кровоточить мои.

– Так… – Мы начинаем говорить одновременно.

– Сначала ты, – говорит она.

– Нет, сначала ты.

Она вздыхает:

– Один человек попросил меня выйти за него замуж.

А мне это интересно?

– Понятно. – (Томоми приоткрывает дверцы. Я их резко захлопываю. Хорошо бы прищемить нос этой стерве.) – Поздравляю.

– Да. Хозяин гостиницы в Нагано, о котором я рассказывала в своем последнем письме.

Хозяин гостиницы? Неплохой улов. Особенно если вспомнить о твоем прошлом.

Зачем ты мне все это рассказываешь?

Раньше ты не давала себе труда рассказывать нам о своей жизни.

Тебя никогда не заботило, что мы думаем. Нисколечко.

Ты хочешь, чтобы я порадовался за тебя? Чтобы сказал: «Прекрасная новость, мамочка»?

Я почти готов покончить с нашими обоюдными страданиями и повесить трубку. Но вместо этого спрашиваю:

– Откуда ты звонишь?

– Из клиники в Миядзаки. Я туда вернулась… все из-за выпивки. Я больна уже очень давно. Поэтому… Но сейчас… Он – хозяин гостиницы, кстати, его зовут Ота, – он говорит, что, когда мы поженимся, мои проблемы станут его проблемами, потому что… В общем, я хочу поправиться. Поэтому я вернулась сюда.

– Понятно. Это хорошо. Удачи.

«Госпожа Ота». Такая же, как все, замужняя, уважаемая. ПЕРЕЗАГРУЗКА. Новый покровитель, новые банковские карты, новый гардероб. Мило. Но ответь на мой вопрос: «Зачем ты мне все это рассказываешь?»

А, понятно.

Господин Ота про нас ничего не знает. Ты ему не говорила. Ты хочешь удостовериться, что я не разглашу твои гадкие секреты. Я прав?

– Он очень хочет с тобой познакомиться, Эйдзи.

Как мило с его стороны. Почему я должен встречаться с этим магнатом гостиничного дела?

Не поздновато ли разыгрывать заботливую матушку двадцать лет спустя, матушка?

Дело в том, что ты всегда приносила мне одни несчастья. Ты и сейчас делаешь меня несчастным.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Все замечательно. Разберись со своим алкоголизмом, выйди замуж, живи долго и счастливо, только оставь меня в покое. Истеричная, алчная, бессердечная ведьма-предательница.

Окошечко приоткрывается, – машет белый флажок, привязанный к шариковой ручке, – на полке возникает священная кружка Сатико с нарисованным на ней Дораэмоном, источает кофейный аромат. Окошечко захлопывается.

– Эйдзи?

По воле диджея «I Heard It On the Grapevine» смолкает.

Даже себе я никогда не смогу объяснить, почему говорю:

– Мама, а может, я… э-э, завтра приеду в Миядзаки?

Выслушав мои объяснения, Сатико кивает:

– Кто же станет препятствовать подобной гуманитарной миссии? Но я, твой командир в великой армии «Нерона», даю тебе последний приказ: перед тем как уедешь из Токио, позвони моей подруге.

– Она, э-э, что-нибудь говорила?

– Ее настроение я определяю по тому, что именно она играет. На прошлой неделе после твоих звонков Аи играла Шопена и прочие милые вещи. А вчера я собиралась на работу под замороченные пьесы Эрика Сати[223], которые он писал, чтобы избавиться от соседей.

– Я, э-э, кажется, все испортил, Сатико.

– Аи не Мисс Круглосуточное Солнышко[224]. Жизнь коротка, Миякэ. Позвони ей.

– Не знаю…

– Нет, «не знаю» не принимается. Скажи: «Слушаю и повинуюсь, госпожа Сэра».

– Нет, правда…

– Заткнись и повтори, что велено, иначе в этом городе тебя к пицце не подпустят.

– Слушаю и повинуюсь, госпожа Сэра.

– Томоми сказала, что у тебя был трудный разговор, мэн… – Дои входит в загон с мини-блендером в руках. – Знаешь, что я придумал, чтобы разогнать дурное влияние, мэн?

Я отворачиваюсь:

– Дои, сегодня моя последняя смена. Сжалься…

– Никаких фокусов, мэн! Просто волшебный антистрессовый коктейль…

Интересно, доставал бы он меня своими штучками, если бы знал, что сегодня я чудом – спасибо одной-единственной карте и одной лопнувшей артерии – не лишился половины своих органов? Не исключено, что да.

– Для начала клубника! – Дои высыпает в блендер упаковку ягод, набрасывает на него черный бархатный колпак и перемалывает в клубничную жижу; снимает колпак и крышку. – Затем помидоры! – Кидает туда же три переспелых помидора. – Продукты красного цвета снимают стресс. А зеленые – нагнетают. Поэтому кролики и вегетарианцы такие нервные… Что еще? Малиновый сок… сырой тунец… фасоль-адзуки… все основные пищевые группы. – Дои возвращает на место крышку, накрывает блендер черным колпаком и снова включает. – И наконец, мой коронный ингредиент… – Он делает пасс и высвобождает из складок носового платка розового волнистого попугайчика. Попугайчик хлопает крылышками, моргает и попискивает. – Иди сюда, малыш! – Он осторожно опускает его в ярко-красное месиво, закрывает крышку и снова водружает сверху черный колпак.

Я понимаю, что это всего лишь фокус, и отказываюсь притворяться потрясенным. Дои опускает блендер за перегородку между загончиком и моей крысиной норой – возможно, чтобы подменить блендер? – снимает кувшин и, под звуки гавайской гитары по радио, трясет, как бармен, смешивающий коктейль.

– Дои! – входит Сатико с блокнотом в руках.

Дои вздрагивает и виновато ставит на пол то, что держал в руках.

– Прости, что беспокою тебя по таким пустякам, как работа, но…

– У меня перерыв, командирша! Дай мне еще три минутки. Я делаю для Миякэ свой умиротворяющий эликсир… – Он берет блендер, все еще накрытый черным колпаком, и включает его на полминуты.

Сатико устало опускается на стул. Дои снимает колпак, открывает крышку и пьет взбитое в пену месиво прямо из кувшина: