Истинный творец всего. Как человеческий мозг сформировал вселенную в том виде, в котором мы ее воспринимаем - Мигель Николелис

года после того, как на исторической встрече в Университете Дартмута искусственный интеллект был официально признан новым направлением научных исследований, в New York Times была опубликована статья, заголовок которой — «Новое военно-морское устройство обучается в действии; психолог демонстрирует зародыш компьютера, способного читать и становиться умнее» — пророчил наступление времени, когда умные машины, созданные на средства Министерства обороны, заменят человека в вопросах принятия решений в области национальной безопасности, а также на рынке труда. Уже в конце 1950-х годов машина пропаганды — срощенный близнец искусственного интеллекта — работала на полную катушку; в тексте статьи было следующее заявление: «Сегодня Военно-морские силы продемонстрировали зародыш электронного компьютера, который, как ожидается, сможет ходить, говорить, видеть, писать, воспроизводить самого себя и осознавать собственное существование».

Нет необходимости говорить, что военные так и не смогли поиграть с сознательным говорящим устройством, за которое заплатили невероятные деньги. На самом деле даже сейчас, через шестьдесят лет после публикации той статьи в New York Times, у нас все еще нет никаких оснований полагать, что такое устройство вообще когда-нибудь увидит свет в США или где-либо еще. За прошедшие шесть десятилетий идея искусственного интеллекта прошла бесконечно длинную последовательность циклов взлетов и падений, которую мой добрый друг Александр Манковский, исполнительный директор компании «Даймлер-Мерседес» в Берлине, описал графиком, представленным на рисунке 12.2. В соответствии с рисунком Александра, этот цикл всегда начинается с новой формулировки старой идеи о том, что создание разумных машин — вопрос ближайшего будущего. Несколько лет растущего энтузиазма (и немалых государственных и частных вложений, например, от военных организаций, таких как Агентство перспективных оборонных исследовательских проектов DARPA) — и в итоге результаты оказываются обескураживающими, и все поле деятельности и все небольшие компании, возникшие на вершине этого бума, переживают нечто вроде локального вымирания пермского периода. Два подобных случая почти остановили исследования в области искусственного интеллекта навсегда. Отчет Лайтхилла[38], подготовленный в ответ на запрос Британского научно-исследовательского бюро, практически разгромил идею искусственного интеллекта в начале 1973 года, показав, что великие надежды в этой области вовсе не были воплощены в жизнь. Последний провал касался создания так называемых японских роботов в рамках проекта, нацеленного на производство самостоятельных разумных механизмов, способных выполнять задания, которые может выполнять только человек. Трагический провал этой японской инициативы стал очевиден, когда ни один из японских роботов не смог проникнуть в поврежденные ядерные реакторы на станции Фукусима, чтобы осуществить необходимые ремонтные работы и смягчить последствия самой страшной ядерной аварии в истории страны. Проблему пришлось решать добровольцам, многие из которых пострадали, выполняя эту героическую работу. Тем временем новейшие японские роботы остались лежать поломанными на пути к смертоносным реакторам.

Рис. 12.2. Цикл взлетов и падений исследований в области искусственного интеллекта за несколько последних десятилетий (рисунок Кустодио Роса).

Однако к концу Второй мировой войны было уже почти невозможно отрицать мощь цифровых компьютеров — идеальных машин, способных использовать шенноновскую информацию на полную катушку. Это заставило многих предположить, что симуляция возможностей человеческого мозга — лишь вопрос времени. Размышляя о духе той эпохи, специалист в области компьютерных технологий из Массачусетского технологического института (МИТ) Джозеф Вейценбаум, который в 1960-х годах создал одну из первых интерактивных компьютерных программ (ELIZA), сказал следующее: «К тому времени, когда цифровые компьютеры возникли в университетских лабораториях и вошли в американские деловые, военные и промышленные структуры, не существовало сомнений в их потенциальной пользе. Напротив, американские управляющие и технический персонал соглашались, что компьютеры появились как раз вовремя, чтобы предотвратить катастрофический кризис: если бы не своевременное появление компьютеров, как утверждалось, не было бы достаточного количества людей для работы в банках, для решения все более сложных коммуникационных и логистических проблем американских вооруженных сил, рассеянных по всему миру, и невозможно было бы поддерживать торговлю ценными бумагами и обмен товарами… Беспрецедентно большие и сложные вычислительные задачи ждали американское общество в конце Второй мировой войны, и компьютер почти волшебным образом прибыл как раз вовремя, чтобы с ними справиться».

Однако Вейценбаум быстро пришел к заключению, что это «своевременное волшебство» оказалось не более чем коллективным ментальным конструктом — духом времени, овладевшим всеми сторонами, заинтересованными во внедрении компьютеров во все сферы американской жизни, учитывая, что разворачивавшееся после этого будущее в то время не было единственно возможным. В подтверждение своей идеи он говорил, что большинство военных проектов, включая Манхэттенский проект по созданию атомной бомбы, были успешно реализованы без масштабного внедрения компьютеров. Все необходимые вычисления, от самых рутинных до самых сложных, выполнял человеческий мозг. Безусловно, компьютеры значительно ускорили этот процесс, но они не ввели никакого нового понимания или знания (науки), которые получили бы преимущества от их внедрения. Вообще говоря, Вейценбаум полагает, что, хотя значительное число первых пользователей считало компьютер незаменимым инструментом, это не означало, что так оно и было. В эти первые дни цифровых вычислительных машин скорость достижения конечного результата стала ключевым параметром, определившим скорейшее внедрение компьютеров в большинство сфер жизни американцев. Как пишет Вейценбаум, «цифровой компьютер не был обязательным элементом для выживания современного общества в послевоенный период и после него; энтузиазм и отсутствие критической оценки при его внедрении со стороны большинства „прогрессивных“ представителей американского правительства, бизнеса и промышленности быстро сделали его незаменимым ресурсом для выживания общества в такой форме, которую формировал сам компьютер». За последние десятилетия это же мнение подтвердили многие другие авторы. Например, Пол Эдвардс вторит Вейценбауму, утверждая, что «инструменты и их использование составляют неотъемлемую часть человеческих рассуждений и через рассуждения не только напрямую формируют материальную реальность, но также ментальные модели, концепции и теории, которые направляют это формирование».

Это означает, что наше непрерывное и все усиливающееся взаимодействие с компьютерами, вероятно, изменяет требования, которые мы ставим перед нашим мозгом в процессе, совершенно очевидно не лишенном риска. Рассмотрим в качестве примера ориентирование на местности. За миллионы лет тонкая способность распознавать детали окружающего природного мира буквально отпечаталась в нейронной плоти нашего мозга. Вот почему структуры мозга, такие как гипоталамус (и, возможно, моторная кора, как мы обсуждали в главе 7), содержат нейронные образы пространства, позволяющие нам выстраивать оптимальные стратегии передвижения в окружающем мире. Интересно, что исследования с визуализацией мозга, проведенные учеными из Университетского колледжа Лондона, показали, что гипоталамус опытных лондонских таксистов намного крупнее, чем у тех, кто не водит машину ежедневно по всем уголкам непростой английской столицы. Однако загвоздка в том, что эти исследования проводились на водителях, которые не учились пользоваться современными цифровыми системами навигации. Поскольку навигация с помощью