Падение башни (сборник) - Сэмюэль Дилэни

И Тройное Существо сказало:

— И такое случается всюду во вселенной!

— Что именно? — спросил Джон.

— То, что привело Ноника к самоубийству, заставило компьютер покончить со своим существованием с помощью бомб. Рану, наконец, прижгли, и вы можете теперь идти домой и попытаться залечить ее.

— А Лорд Пламени?

— Последний случайный фактор был замечен и поставлен на место. — Тройное Существо засмеялось. — Вы сказали бы, что Лорд Пламени осознал, что при всем своем отличии от нас, он все-таки родственен нам, и что у него тоже есть выход в смерти, и признал сходство. Теперь он пойдет на новые поиски, и здесь войны не будет.

— Значит, мы можем идти по домам? — спросили все делегаты.

— Достигнуть звезд... — прошептал Джон. Алтер улыбнулась ему.

Перед ними был Город Тысячи Солнц на краю озера, и пока они на него смотрели, могла бы появиться семья Лога, и усталые Кли с Катамом. Могли бы прийти старики — Рэра и Кошер, и высокая фигура Эркора, может быть, подойдет к низкому дому с одной стороны, а лесная женщина тоже с тремя рубцами на щеке, подойдет с другой, и музыка их мозгов, уже соприкасавшихся, сольется в двойном звуке их имен — Эркор и Ларта...

Свободные строить или разрушать, Джон и Алтер приближались к городу Тысячи Солнц в голубом дыме, который внезапно пронзит свет, упавший с сети серебряного огня... Красный свет полированного карбункула... зелень пчелиных крыльев...

Вавилон-17

...а вот эта штука — для Боба, она прольет свет на кое-какие события прошлого года...

Ни в чем цивилизация не может так полно выразиться, как в языке. Если мы им в совершенстве не владеем или сам он несовершенен, то несовершенна и сама цивилизация.

Марио Пей

Часть первая

Ридра Вонг

...Здесь заключен двусмысленности центр.

Свет электрический на улицу пролился.

Обманчивые тени расскажут будущее мальчиков, но присмотрись, они не мальчики совсем; игра теней — и съеживается рот, младые губы полные стареют; тень режет словно бритва, или как кислота съедает все на розовых щеках...

...иль трещина в кости — источник тех темных капель вытекающих на грудь при каждом жесте или вспышке света с разбухших губ, слюна замешана на крови...

Они галдят, однообразною толпою на улице волнуясь и волнами спадая снова, как лес сплавной приливом на берег брошенный, и вновь обратно всосанный потоком, только шлепок бревна о песок, только рывок обратно к воде.

Сплавной лес; узкие бедра, расплывчатые глаза, широченные плечи и грубо-отштукатуренные руки, серолицые шакалы стоящие на коленях для молитвы.

Цвета исчезают, разрушая день, и те кто остались в речном доке встречают юных моряков иноходью возвращающихся на корабль по улице...

Мэрлин Хэкер. «Призмы и линзы»

Глава 1

Это город-порт.

Здесь небо ржавеет в дымах. Промышленные газы заливают вечер оранжеватым, розовым, пурпурным и другими оттенками красного. На западе, поднимающиеся и опускающиеся транспорты, разрывают облака, доставляя грузы к звездным центрам и спутникам. Но это и гниющий город, — думал генерал, сворачивая за угол по засыпанной мусором и отбросами обочине.

Со времен Вторжения шесть губительных запретов, — в течение нескольких месяцев каждый, — задушили город, жизнь которого пульсировала только благодаря межзвездной торговле. Спрашивается, как мог этот город существовать? Шесть раз за прошедшие двадцать лет генерал спрашивал себя об этом. А где же ответ? Его может и не быть.

Паника, мятежи, пожары, каннибализм...

Генерал взглянул на силуэты грузовых башен, возвышавшихся над шатким монорельсом на фоне грязных построек. Улицы здесь были поменьше; туда-сюда сновали транспортные рабочие, грузчики, с десяток звездолетчиков в зеленых мундирах и орды бледных мужчин и женщин, руководивших сложными и запутанными таможенными операциями. Теперь они спокойны, заняты домом или работой, размышлял генерал. А ведь после Вторжения прошло два десятилетия.

Все эти люди голодали во время запретов, разбитых окон, грабежей, с визгом разбегались перед брандсбойтами, зубами, крошащимися от нехватки кальция, разрывали на куски трупы.

Что за животное человек? Он задавал себе этот абстрактный вопрос, чтобы отогнать воспоминания. Будучи генералом легче размышлять о «звериной сущности человека», чем вспоминать о временах последнего запрета, о женщине, которая сидела посреди тротуара, держа на коленях скелет своего ребенка, или о трех истощенных десятилетних девочках, напавших на него с бритвами прямо на улице... (...одна из них свистнула сквозь коричневые зубы, и перед ней засверкал металл: «Иди сюда, Бифштекс! Иди возьми меня, Лангет...» Он использовал карате...), или о слепом, который шел по проспекту с несмолкаемыми воплями и криками.

Сейчас, это бледные, приличные мужчины и женщины, которые разговаривают тихо, и стараются, чтобы никакие чувства не отразились на их лицах; у них теперь бледные и приличные патриотические идеи: «Работать для победы над захватчиками», «Алона Стар и Кип Риак хороши в “Звездных Каникулах”, но Рональд Кувар — лучший серьезный артист». Они слушают музыку Хи Лайта (или не слушают, думал генерал, вспоминая медленные танцы, в которых партнеры не касаются друг друга). Служба в Таможне гарантирует спокойную жизнь. Работать непосредственно на Транспорте, может, и интересней и веселее, судя по кинофильмам, но в действительности эти транспортники — такие странные...

Более интеллектуальные и умудренные опытом обсуждают поэзию Ридры Вонг.

Они часто говорят о Вторжении, и все теми же фразами, которые освящены двадцатилетним повторением по радио и в газетах. Они редко упоминают о запретах, только вскользь.

Взять любого из них, взять миллион. Кто они? Чего хотят? Что они скажут, если дать им возможность сказать?

Ридра Вонг стала голосом века. Генерал вспомнил строки обозрения.

Парадоксально: сейчас военный руководитель шел на встречу с Ридрой Вонг, преследуя вполне конкретную военную цель.

Вспыхнули уличные огни, и отражение генерала неожиданно появилось в золотистой витрине бара. Хорошо, что я сейчас не в мундире. Он увидел высокого мускулистого пятидесятилетнего человека с властным, словно вырубленным из камня, лицом. В сером штатском мундире генерал чувствовал себя неуютно. До тридцати лет он производил на окружающих впечатление «большого и нескладного». Впоследствии — это изменение совпало с Вторжением — впечатление «массивного и властного».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});