В тайге стреляют - Юрий Шамшурин

— Вряд ли еще сунутся! — жестко произнес Тепляков, будто маленького, взял Назарку за руку и прибавил шагу.

— И зачем люди кричали, вроде они дурные мальчишки! — недоумевающе пожал плечами Назарка и шмыгнул носом.

— На испуг хотели взять! — просипел Тепляков, двумя пальцами потрогал горло и покачал головой. — В психическую бросились, значит, дело у них кислятиной запахло... Здесь крепкие нервы нужны, браток! Заметил, как некоторые дрогнули и побежали? Не выдержали, струхнули. Теперь, наверное, самим стыдно, а тогда ничего не понимали. Еще чуток — превратились бы в стадо баранов...

— Правда! — серьезно подтвердил Назарка.

Лишь сейчас до его сознания дошло, какого пинка залепил ему дядя Гоша, а потом приподнял и швырнул. Назарка горестно вздохнул.

Не мешкая, Назарка втиснулся между храпящими красноармейцами. Проснувшись, он долго не мог понять, что вчера происходило в действительности, а что виделось во сне: настолько одно переплелось, перемешалось с другим.

Тишина, суровая, торжественно-печальная. На тесной площади в центре города, у отвесного приречного обрыва, черным провалом зияла братская могила. Полуденное солнце пригревало горку свежевывороченной глины, и над ней висела легкая дымка испарений. Плечом к плечу, как в строю, лежали бойцы, отдавшие жизнь за Советскую власть, за свободную Якутию. Лица их непривычно белые, с желтоватым оттенком. На груди каждого красноармейца шапка, большой пятиконечной звездой обращенная к сияющему, по-весеннему щедрому солнцу. Ни венков, ни цветов, ни слез, ни причитаний. У изголовий в несколько рядов, с окаменевшими исхудалыми лицами, стояли боевые товарищи павших.

Назарка затуманенным взглядом осмотрел погибших. Как много знакомых, но уже ставших чужими лиц! Еще несколько дней назад многие из них были здоровы, полны энергии и желаний. Каждый из них мечтал, надеялся, стремился к большому, настоящему счастью.

Третьим с краю, вытянувшись будто по команде «смирно», лежал Усов, стрелок из отделения дяди Гоши. Тонкие обескровленные губы его были плотно сжаты. Снежинки припорошили лицо, будто омолодили его черты. Слабый ветер перебирал пряди светлых волос, словно приводил в порядок прическу, что забыли сделать люди. В критический момент, когда группа повстанцев прорвалась через оборонительный рубеж, Усов не побежал, не попятился. И в ту секунду, когда враг уже дрогнул, сделал первый шаг назад, в грудь красноармейца угодила пуля...

Рядом с ним Семей Чыбычахов, Назаркин земляк. Только у красных узнал Семен: фамилия человеку дана для того, чтобы к нему уважительно обращались. На лице бойца застыли боль и недоумение. Что Семен так страстно хотел сказать Назарке в последние мгновения, когда уже умирал?..

— Не довелось тебе, Чыбычахов, до конца узнать нашу правильную правду, — тихо произнес Тепляков.

И вот их не стало, испытанных боевых друзей. Даже как-то не верилось, не укладывалось в сознании, что приспело время прощания. С детства не привык плакать Назарка, какое бы горе его ни постигло, а сейчас не удержался: поправляя шапку, смахнул рукавом навернувшуюся слезу. Что-то горячо, взволнованно говорил комиссар Чухломин, и голос его дрожал. Потом по команде все вскинули винтовки. Троекратным залпом отдали красноармейцы свой последний долг товарищам по оружию.

На вечную память остались холмик мерзлой, комковатой земли и красная пятиконечная звезда, которую прибили к свежеоструганному сосновому столбику.

Белоповстанцы отчаялись взять город приступом. Однако они не отступились от своего намерения, осаду не сняли, видимо дожидаясь весны. Наступит тепло, и непреодолимые бастионы из навоза и льда растают, а голод сделает красных более сговорчивыми.

За трупами убитых, за кучками старых полуосыпавшихся балбахов и другими укрытиями поблизости от оборонительных сооружений с ночи стали тщательно маскироваться вражеские стрелки. Ну, а искусству точно попадать в цель таежного промысловика учить не надо. Белобандитские снайперы терпеливо подкарауливали очередную жертву. Забудется красноармеец, приподнимет голову над валом — и эхо уже разносит трескучий выстрел. Не один боец поплатился за свою неосторожность.

У осажденных давно уже кончились винтовочные патроны. Небольшой запас их свято хранили для пулеметов. Повстанцы проведали, что красноармейцы ночами собирают боеприпасы с убитых врагов, и организовали охоту за смельчаками. Впрочем, выход нашли. Тюрьму превратили в мастерскую по снаряжению разнокалиберных патронов. Трудились торгаши, перекупщики, спекулянты и прочие представители «цвета» города, арестованные по подозрению в контрреволюционном заговоре.

— Для своих они старались исподволь, не очень-то утруждая себя, — заметил Чухломин. — А на нас они станут работать в полную силу!

Ежедневно каждому заключенному давался определенный урок. Невыполнение его исключалось, так как продолжительность рабочего дня определялась заданной нормой. По примеру лучших норму повышали остальным. Отставание не допускалось. У арестованных были свои особые метки, которые они ставили на каждом заряженном патроне. За качество отвечали головой.

Отщебетали свое вестники приближающегося тепла, милые пичужки — снегири. Днями пригревало уже основательно. Стоило побыть немного на припеке, и солнечные лучи проникали сквозь одежду. С крыш сыпались серебристые ливни, образуя у завалин водяные беспокойные запрудки, окаймленные зубчатой кромкой сглаженного льда. Под солнцем они напоминали крупные, неровно обломанные куски стекла. У подворотен скапливались сморщенные ветром лужицы. По вечерам откуда-то наносило горьковатым дымом, свежим навозом и смолистым запахом хвои. Таежный воздух был удивительно чист, прозрачен, и далекие горы, казалось, придвинулись ближе к городу.

Отобедав, красноармейцы расположились на крыльце, сыто отдувались и неторопливо толковали о насущных солдатских делах. Назарка сидел рядом с Тепляковым, дремотно привалившись к его плечу. Постепенно он всем сердцем, по-сыновнему привязался к дяде Гоше. Неназойливым вниманием, дружеским искренним участием Тепляков постепенно сломил у Назарки чувство отчужденности и недоверия к людям. Парнишка ощутил неподдельность грубоватой мужской ласки и всей душой потянулся ей навстречу. К тому же дядя Гоша в совершенстве владел якутским языком и, сколько мог, удовлетворял ненасытную Назаркину любознательность.

Глава седьмая

Минул год с того дня, как Назарка попал в красноармейский отряд. За это время он заметно подрос, стал шире в плечах. Уверенней стали движения и походка, тверже звучал голос. И на мир теперь Назарка смотрел без страха и удивления, открыто и спокойно. Какому-то шустрому говорливому пареньку, напомнившему Назарке его самого, оставил он свое маленькое ружье, некогда подаренное сыном тойона Уйбаана — Павлом. На плече натерла мозоль тяжелая винтовка-трехлинейка. Старая вылинявшая гимнастерка, стянутая широким солдатским ремнем, ладно сидела на Назарке.