Маска Зеркал - M. A. Каррик

ни тем, ни другим".

Чье прошлое? хотела спросить Рен, пока мать перелистывала "Маску пустоты", "Меч в руке" и "Падение четырех лепестков".

Но Иврина не остановилась, чтобы перевести разговор. Ее рука без паузы перешла к следующему ряду. "Это настоящее, хорошее и плохое, а также то, что не является ни тем, ни другим".

Лицо из стекла, маска хаоса, буря против камня.

"Это будущее, хорошее и плохое, а также то, что не является ни тем, ни другим".

Лицо из золота, дыхание утопающего, три соединенные руки.

Руки Иврины обвились вокруг нее, прижимая ее к себе. "Ты можешь прочитать их, Реньи? Понимаешь ли ты, что они означают?"

Рен напряглась, изучая карты. Она знала их изображения так же хорошо, как свои собственные руки, но сейчас они выглядели неправильно. Карты в правой колонке — они должны были представлять положительные силы в ситуации, то, к чему клиент мог обратиться за удачей или помощью. Но они выглядели искаженными, как будто даже хорошее стало плохим.

""Разведи огонь, Реньи", — прошептала Иврина. "Мне холодно."

Но ее матери не было холодно. Она была горячей, обжигающе горячей, ее кожа была сухой, как бумага. Рен поднялась на ноги и уставилась на нее. "Мама…"

Огонь под плитой разгорался. Слишком высоко — пламя лизало стену сверху, ковер снизу. Дым заполнил воздух. Рен задохнулась.

" Реньи, — прошептала мать, задыхаясь.

И Иврина вспыхнула.

Рен закричала, протягивая руки. Нет, нет — все было не так! Их не было дома, когда загорелся дом, Иврина не погибла в пламени. Это случилось позже, на улице. Но сейчас Рен была так же беспомощна, как и в шесть лет, когда на ее глазах уничтожали все, что она любила.

Боль разрывала ее сердце на две части. Иврина кричала, сгорая, и ее крики пронзали Рен, как ножи. "Читай карты, Реньи. Читай!"

Но карты превратились в пепел. И хотя Рен пыталась пробиться к матери, чтобы с помощью платка погасить пламя, ее вероломное тело не поддавалось. Оно повернулось и убежало из дома на холодные улицы.

Рен бежала, задыхаясь от рыданий, а дым рычал позади нее, цепляясь за пятки. За углом, в тени, где можно было спрятаться. Дым прошел мимо, но он все еще искал, все еще охотился.

Она уже никогда не будет в безопасности.

Вонь узких переулков поднималась в горле. Магазины вокруг были безликими, их вывески были сорваны с крючков, но она знала, где находится.

Семь узлов. Врасценское лежбище.

С одной стороны доносилось тихое пофыркивание и топот. Конюшня; она могла бы укрыться там. Но когда она проскочила через арку, жеребец взревел, взмахнул копытами, и Рен упала спиной вперед в грязь на дорожке. При падении она рассыпала искры по булыжникам.

На руках и коленях она побрела прочь от конюшни, поглубже в тень.

Но в темноте уже копошились другие. Крысы набросились на нее всей оравой, острые зубы грызли тысячи порезов, когти царапали щеки. Она бежала из тени так же, как и от света.

Призрачно-бледная фигура с бездонными черными глазами в белой маске в форме сердца опустилась на бесшумных крыльях. Рен успела вовремя увернуться, пробежала по семи узлам под низко висящим бельем, и все пути вели ее все ближе, ближе…

К центру паутины.

Нити натянулись вокруг нее. Не приветствие, а ловушка. Павлиний паук опустился на свою линию шелка, огромные клыки вытянулись и напряглись, предвкушая пищу. Рен в отчаянии рванула паутину, задыхаясь, вырвалась прежде, чем паук настиг ее, и снова скрылась в городских дебрях.

Вскрик остановил ее. По звуку это была женщина — нет, ребенок, которого убивают. Одна из теней в переулке отделилась, и она увидела ржаво-красный мех, белый кончик хвоста и пожелтевшие зубы. Завиток черной губы и кровавые розетки на белой шерсти господина лиса. Он вышел из переулка, черные перчатки скрывали окровавленные лапы, его обаятельная улыбка была ловушкой, более медовой, чем паутина.

Она отступила назад, вздрогнув. Потом к ней стали прикасаться руки, маленькие ловкие руки, обшаривая карманы и снимая шаль, отрывая и отщипывая лоскутки, которые у нее оставались. Как будто улицы забрали все, что было у Иврины, оставив ее тело холодным и голым в сточной канаве.

Рен зарычала и бросилась на него. Маленькое тельце енота влетело в стену. Она отбивалась от них — от лисы, паука, совы, крысы, лошади — инстинкт брал верх, необходимость выжить. Они не хотели ее — никто из них не хотел ее. Врасценцы должны были помогать своим сородичам, но у Рен их не было; кем бы ни были люди ее матери, они изгнали Иврину. Из-за Рен. Потому что у Иврины был внебрачный ребенок, дочь чужака.

И они бросили ее на произвол судьбы.

"Найдите их в своих карманах,

Найдите их в пальто;

Если ты не будешь осторожен,

Ты найдешь их на своем горле…"

Песня эхом разносилась по переулку, по улице, по коридору пансиона. Рен на цыпочках прокралась мимо спящих Пальцев, прижимая к груди маленькую сумочку. Это было немного, но она старалась весь день. Лучше вернуться домой с чем-то, чем ни с чем.

Она не хотела разочаровывать Ондракью. Разочаровать Ондракью означало не только боль от наказания. Это означало, что она никогда не поможет Рен вернуть то, что кто-то украл в день смерти Иврины.

"Что ты нашла, маленькая Рени? Выходи вперед. Ты знаешь, что я не люблю, когда ты крадешься в тени". Улыбка Ондракьи была хрупкой, как сахар на причудливых тортах, и она пригласила Рен в гостиную, где вокруг ее кресла сгрудились несколько Пальцев — миниатюрный двор для своей королевы. Она взяла Рен за подбородок, но длинные ногти не впились в него. "Ты должна показать свое лицо миру, если хочешь сиять. Это прекрасное лицо — твой дар".

Она наклоняла голову Рен вперед и назад, как будто Рен была зеркалом, в котором Ондракья могла увидеть свою собственную красоту. "Какие подарки принесло мне сегодня мое красивое лицо?"

Напряжение спало с позвоночника Рен. Ондракья была в хорошем настроении. "Я была в Санкроссе, — сказала она, — и увидела там манжету…" Она рассказала эту историю, потому что Ондракья любила истории, любила смотреть, какая Рен умная — как она научила Рен быть умной. В кульминации рассказа Рен предъявила кошелек.

Ондракья высыпала его в руку, достала форро, несколько децир и кольцо. Она поднесла кольцо к тусклому свету костра, давая Рен надежду.

"Ты играешь в игру,