Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

стрелять, и смогу его остановить.

Она кивнула:

— Я полностью согласна с тобой, Кровинка. У некоторых из детей есть карабины, и почти у всех есть иглометы. Возможно, я должна была отобрать их, но, боюсь, они нам понадобятся на обратном пути. — Она вздохнула, усталое хисс швабры по полу террасы. — Все равно самые хулиганистые спрятали бы их оружие, хотя на самом деле эти дети не такие уж плохие.

— Я помню, когда она потеряла руку, — сказал ей Кровь. — Она обычно трепала меня по голове и говорила, дескать, он, то есть я, становится выше. Однажды она пришла с рукой как у тебя…

— Вот с этой, — майтера Мрамор показала ее.

— И я спросил, что произошло. Тогда я не знал, что она моя мама — просто сивилла, которая иногда приходит. Моя мама ставила на стол чай и пирожные.

— Или сэндвичи, — дополнила майтера Мрамор. — Очень вкусные сэндвичи, хотя я старалась съесть не больше четверти. Бекон осенью, сыр зимой, маринованный налим с луком на тосте весной, творог и жеруха летом. Ты помнишь, Кровинка? Мы всегда давали тебе один.

— Иногда я не получал больше ничего другого, — горько сказал Кровь.

— Знаю. Вот почему я никогда не ела больше четверти.

— Это действительно та самая рука? — Кровь с любопытством оглядел ее.

— Да, она и есть. Руки трудно поменять самому, Кровинка, потому что приходится делать это одной рукой. Для меня было особенно трудно, потому что к тому времени я уже установила много новых частей. Или, скорее, восстановила очень много старых. Они работали лучше, вот почему я хотела их, но я еще не привыкла пользоваться ими, и поэтому заменить руки было так тяжело. Однако сжигать их было бы бесполезным расточительством. Они действовали намного лучше, чем мои старые.

— Даже если это правда, я не собираюсь звать тебя мамой.

Майтера Мрамор усмехнулась, подняла голову и наклонила ее направо, как делала всегда.

— Уже, Кровинка. Тогда. Тогда ты уже назвал меня Мама. Звучало чудесно.

Он ничего не ответил, и она добавила:

— Ты сказал, что собираешься открыть окно. Почему не открыл?

Он кивнул и поднял раму.

— Вот почему я купил твой мантейон, ты знаешь об этом? Я больше не был пацаном, которого никто не хочет знать. У меня были деньги и влияние, и мне сказали, что моя мать умирает. Я не говорил с ней лет пятнадцать-двадцать, но я спросил Муска, и он сказал, что, если я действительно хочу свести счеты, могет быть, это мой последний шанс. Я решил, что он прав, так что мы пошли, оба.

— Свести счеты, Кровинка? — Майтера Мрамор подняла бровь.

— Не имеет значения. Я сидел около нее, ей что-то понадобилось, и я послал Муска. Тогда я что-то сказал и назвал ее Мам, и она ответила: «Твоя мама еще жива, Кровь, я пыталась быть для тебя мамой и поклялась, что никогда не скажу тебе, кто она».

Он отвернулся от окна, посмотрел на майтеру Мрамор и добавил:

— И она действительно не сказала. Но я все равно узнал.

— И купил мой мантейон, чтобы мучить меня?

— Ага. Была задолженность по налогам. И я по-настоящему близок с Аюнтамьенто. Мне кажется, ты знаешь об этом, иначе вы бы не появились здесь.

— У тебя здесь советники. Лори, Долгопят и Потто. Это одна из причин, почему я хотела поговорить.

Кровь покачал головой:

— Долгопят ушел. Кто сказал тебе?

— Как и твоя приемная мать, я поклялась не говорить.

— Один из моих людей? Кто-то в этом доме?

— Кровинка, мои губы запечатаны.

— Могет быть, мы вернемся к этому позже. Но да, я разрешил им остаться у меня. Не первый раз, кстати. Когда я узнал о тебе — если ты действительно та, за кого себя выдаешь, — я поговорил с Лори, как друг разговаривает с другом, и он разрешил мне взять мантейон за налоги. Знаешь, во сколько это мне обошлось? Двенадцать сотен с мелочью. Я собирался оставить тебя в подвешенном состоянии и продолжать говорить о том, что снесу все здания. Но тут заявился Шелк. Великий кальде Шелк собственной персоной! Сейчас этому никто не поверит, но он пришел. И вломился в мой дом, как вор. Клянусь Фэа, он и есть вор.

Майтера Мрамор фыркнула. Это было то самое сногсшибательное и опустошительное фырканье, достойное разрушителя городов и ниспровергателя правительств; Кровь вздрогнул, и это ей так понравилось, что она фыркнула опять.

— Как и ты, Кровинка.

— Лилия. — Кровь сглотнул. — Только чем твой Шелк лучше? Да ни на бит. И я увидел возможность заработать пару карт и слегка позабавиться, сделав из твоего ползущего червяка целый клубок червей. Благодаря маленькой любезности советника Лори, я взял твой мантейон за двенадцать сотен, как я и сказал тебе, и собирался сказать Шелку о тринадцати сотнях, а потом удвоить. — Кровь пересек комнату, подошел к инкрустированному шкафчику, открыл его, нацедил в приземистый стакан джина и долил воды.

— Только когда я немного поговорил с ним, то наврал о тринадцати тысячах, потому как он на самом деле думал, что это старье посреди трущоб бесценно. И сказал, что продам ему мантейон за двадцать шесть тысяч.

Кровь хихикнул и опять сел.

— Я не такой уж плохой хозяин, мама. Если бы я подумал, что ты пьешь, я бы тебе налил, хотя ты и назвала меня вором.

— Я просто констатировала факт, Кровинка, и не называла имен. Здесь, наедине, ты можешь называть меня шлюхой, потаскухой или любой другой грязной кличкой. Это то, что я есть или, во всяком случае, была, хотя ни один мужчина, кроме твоего отца, не касался меня.

— Не я, — сказал ей Кровь. — Я выше всего этого.

— Но ты унизил себя, обманув этого бедного мальчика, потому что он ценил вещи, порученные его заботе, и был так глуп, что не мог себе представить, как лгут авгуру.

Кровь усмехнулся:

— Если бы я не унижался, мама, я был бы таким же бедным, как он. Или, во всяком случае, каким он был. Я не помню, сколько времени я ему дал, чтобы добыть бабки. Могет быть, пару недель, или что-то в этом роде. Потом, когда я заставил его пресмыкаться, я сказал, что, если он принесет мне что-нибудь на следующей неделе или когда-то там еще, я, могет быть, дам ему немного больше времени. Потом, через пару дней, я послал Муска сказать ему, что он должен принести всю сумму, и немедленно. Мне казалось, что он опять придет сюда и будет просить меня дать больше