Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев

к мрачному заключению: «В этой компании я могу оказаться последним».

— Сам или приглашен? — спросил Вилламов графа Кочубея.

— Приглашен нарочным, присланным его величеством, — отвечал Кочубей к общему огорчению всех ожидающих.

Один за другим вошли великие князья Николай и Михаил, оба в гвардейских мундирах. У них не было никакого дела, и они не собирались на прием к царю, а зашли сюда просто поболтать, посплетничать вместе с генералами и министрами. Секретарская для великих князей давно стала излюбленным местом пустого времяпрепровождения. Впрочем, великий князь Николай с некоторых пор и на секретарскую комнату посматривал как на маленький плац или манеж. Прислушивался, оценивал, проникался доверием к одним и недоверием к другим. Ни один из ожидавших, за исключением статс-секретаря Муравьева, не сделал раболепного жеста или движения перед великими князьями. Да и они в секретарской держались запросто, чуть ли не компанейски со всеми, кто был вхож сюда. Князь Голицын похвалил загар на лице Николая, а Николай, не без сокровенного желания подковырнуть собеседника, похвалил серый фрак «серого мужичка», воздав должное искусству придворного портного и вкусу обладателя фрака. Великий князь Михаил скаламбурил о своем знакомце, унтер-офицере, пьянице.

— Дал я ему денег на новый картуз. А он их пропил. И купил себе какой-то старенький картузишко. Приложил руку к рваному картузу: «Вот купил!» — «Вижу, вижу, что водку пил...»

Кто-то высказал мысль, что уже давно никто в Петербурге и даже в самом дворце не знает, где же находится Аракчеев.

— В Грузине украшениями дворца занимается, — сказал граф Гурьев. — Де Дюр, говорят, изготовил для него такую бронзовую люстру, что диву дашься...

— Нет, говорят, он не в Грузине, а где-то в другом месте, — неуверенно заметил князь Голицын.

Дверь распахнулась. Из рабочего кабинета вышли царь и сияющий Милорадович. Уже этот один вид его говорил о том, что он занимал царя рассказыванием анекдотов и небылиц. Особенно царь любил слушать его рассказы о женщинах. И лицо царя нынче светилось такой обворожительной и всех греющей улыбкой. Это было хорошим предзнаменованием для ожидающих приема.

Царь обошел всю секретарскую, с каждым поздоровался за руку. Статс-секретарь Муравьев оказался в последнем ряду. Царь, поглядев на его вместительный портфель с бумагами, дружески взял его под руку и повел в свой кабинет.

Министры, генералы, сенаторы, члены Государственного совета молча обменялись удивленными взглядами, но никто не посмел улыбнуться.

Нессельроде, скуки ради, предложил Вилламову поиграть на щелчки. Проходивший мимо него великий князь Михаил снисходительно, будто взрослый шалуну, погрозил Нессельроде пальцем и кивнул на высокую черную дверь, из которой в любую минуту мог выйти тот, кто взыскивает строго за всякую, даже безобидную, игру.

Статс-секретарь Николай Муравьев был в курсе тайны царя и Аракчеева по делу о подавлении бунта в Чугуеве.

— Получил ли ты мой пакет с донесениями ко мне от сиятельнейшего графа? — спросил царь Муравьева.

— Получил и имею его при себе... Читаю и перечитываю донесения сиятельнейшего графа с истинным наслаждением, — сказал статс-секретарь.

— Я тоже... Я много бумаг ежедневно посылаю моему другу Алексею Андреевичу и много бумаг получаю от него... Какой прекрасной души этот чудесный человек, — с чувством проговорил царь.

Затем он, подставив ближе тугое ухо к собеседнику, выслушал все принесенные статс-секретарем дела, принял бумаги, назначенные к высочайшему рассмотрению или препровождению по назначению, и опять, с явным желанием продолжить приятную ему беседу, повел речь об Аракчееве и его безупречной многолетней службе.

— Труды его сиятельства почитаются мною превыше наград и отличий, — сказал Александр.

— Не только любящие его, не только имеющие надобность в нем, но и нелюбящие, ваше величество, дают цену сию деяниям и ангельской душе его, — подлаживался статс-секретарь под настроение царя, зная, что он всякую похвалу его другу воспринимает как похвалу самому себе.

— Я не устаю возносить молитвы всевышнему за то, что он даровал мне такого вернейшего друга, — продолжал царь, явно испытывая удовольствие от рассуждений об Аракчееве. — Вернейший... И чуть ли не единственный... Этот мне не изменит ни на этом, ни на том свете. Никогда. И какими добродетельными христианскими чувствами преисполнено его человеколюбивое сердце... Боже мой, нет слов, чтобы выразить всю мою любовь к нему... И не ворует... Ни копейки... Но воров не щадит...

— Я заключил из последнего письма сиятельнейшего графа Алексея Андреевича, писанного после первой удачной операции в Чугуеве, — впал в речь императора статс-секретарь, изображая на лице своем печаль и сочувствие, — что их сиятельство очень скучает, и я боюсь, что это расстроит его драгоценное здоровье...

— Он всегда скучает в разлуке со мной... Я знаю его чувствительность и каждый день молю бога о продлении дней его и укреплении здоровья его. Молитесь же и вы, Муравьев, за благополучие и преуспеяние его, — мягко посоветовал император.

— Молюсь, ваше величество, молюсь! — изливался в признаниях статс-секретарь, сам между тем в мыслях прикидывал: не показать ли царю полученное от Аракчеева письмо с весьма милостивым отзывом о его, Муравьева, личности. — Нельзя не возносить пламенных молений к всевышнему о таком человеке, как сиятельный граф!

На глазах статс-секретаря показались слезы, и он их не утирал, боясь, что государь не успеет заметить их.

— Он весьма сильно скучает по мне, а я по нем еще больше тоскую при каждой нашей разлуке, — в тоне исповедующегося кротко, словно инок, говорил Александр. — Иной раз, когда нет его рядом со мною, не могу ни о чем думать.

В сопровождении статс-секретаря вошел разбитной походкой коренастый, с разбойничьим лицом нарочный в забрызганном грязью кафтане. Одна рука его была засунута за пазуху, где береглась дорожная кожаная сумка.

— Из Чугуева. С донесением. В собственные руки вашего величества.

Александр почтительно поклонился нарочному, подойдя к нему, принял из его рук пакет. Знакомый почерк... Лицо царя просветлело.

— Устал? — спросил он нарочного.

— Самую малость, ваше величество... Только вот животом расстроился и через это большие неудобствия претерпеваю, — ответил нарочный.

— Вот тебе империал, — наградил царь курьера. — А вы, Трофимов, проводите нарочного к моему лекарю баронету Виллие. А вы, нарочный, не должны, пока находитесь на излечении, ни о чем рассказывать...

Статс-секретарь Муравьев стоял перед Александром в раболепной позе льстивого просителя, ожидая разрешения покинуть кабинет.

Но тот все еще не мог оторвать взгляда от пухлого пакета