Спящие от печали (сборник) - Вера Галактионова

Молва-то на воздусьях, знашь, сама летит и середь всех людей – ходуном ходит: Томка у Лунёвых больно уж загулял…

А тятенька маманьке не сказыват, и нам – тожа не больно. От людей токо, знашь, отмахыватся-успеват:

– Ладно-ка. Гулят – погулят, а устанет – перестанет! – сердитай, знашь.

Ну и мы поманеньку от чужэх людей кой-чово слышим. А дома – тожа: молчим. Кабы бабёнки не узнали. Переполоху-то сколь наделам!

И вот, по суху на рыдване Томка уехал – а уж земля окрепла, и белы мухи щас полетят: нету Томки!

Ну и раз, перед обедом самым, Надёнка через огород бежит-запыхалась, инда платок сбилси. И гребешки свое по огороду растеряла – косы-то за ней самой инда не поспевают, как токо она бежит-запыхалась:

– Томка наш едет! Ей-пра, Томка.

А баня на задах. Вот она от бани ёво перва и увидала. Ну и летит:

– Томынька ведь по большой дороге подъежжят!

Эх, все снохи-дети по своем углам сей же час разбежались, за перегородки спрятались: чово щас будет! Страшно всем, знашь. Дети – уж и не дышут! Гостинцев-то – и то не ждут, и зайца свово – близко не поминают: прижались. Каке тут гостинцы…

Ну. Тятенька в большой горнице щас за стол как следоват сел. И маманька, было, с нём! А он:

– Уйди, Овдокея.

И брови – шишкими свёл.

Все и затихли. А из-за перегородков – слушыют. Токо мы – Иван, Вашка да я – по дому вольно ходим: видим, знашь.

Ну. Вороты заскрипели. Дверь хлопнула сенная да избяная – взошёл Томка. Разуватся-раздёватся, шапку сымат. На иконы помолилси:

– Здорово, тятьк.

– Здравствай коль не шутишь… Садись.

Виду тятенька никакого, знашь, не показыват. Токо Вашке кивнул:

– С лошадями, Вашк, управси-ступай…

Садится Томка за стол, лоб от шапки трёт.

– Ну? Расторговалси? – тятенька-то баит.

– …Да хорошо, тятьк, расторговалси! Прям – больно хорошо.

– Пошеница почём пошла?

– С пошеницей – встать не дали. Сё по два мешка брали! Уж думал, с руками оторвут. Я и цену не сбавлял, а как ты наказывал – столь просил. Сразу расхватали!

– Ладно. Уздечки – как?

– Уздечки, тятьк, маненько похуже. Пять дён с ними стоял, и оне ище маненько оставались. Думал, назад остатки, може, увёзу.

– А шлеи-то продал что ль?

– А шлеи, тятьк, совсем не шли! Торгуются токо балаковски, да пальцыми щупыют-мнут. Не йдут шлеи – и всё тута! Как заколдованы, скажи. А на осьмой уж день их все, подчистую, оптом мужик скупил! И – с кнутами… Из Чернавки мужик приезжал, из магазину свово. Да ищё просил. Баит: «Я ба и уздечков-то не полдюжины, а все ба забрал!» На вёсну с нём сговорились: он, може, и сам за товаром к нам суды подъедет. Так мужик-то чернавскай посулилси!

– А што жа чернавски? Ай уж сами-то не шорничают?

– Баит, со своеми шорниками в цене он больно разошёлси! Ну и разругались оне там как раз, в Чернавке, на наше щасье.

– Помирются! – тятька-то баит. – Там шорники сроду хороши… Ладно. Выкладывай, сколь выручки привёз.

Томка – мнётся-трётся:

– …Тятьк! Да что-то деньги – разошлись как-то. Туды – да суды. …Да вот, ищё: пояс я ведь себе купил! – душегрейку-то задират-показыват.

– А куды же оне разошлись? – тятенька-то, спокойнай вроде сидит, спрашиват. – С ногами, что ль, сделались? Пошли куды, а хозяв не спросились? Да дорогу, что ль, назад забыли? Ай как?

А Томка – и глаза не подымат, сердешнай:

– Да, тятьк!.. За постоялай двор я ведь платил!.. Овёс уж кончилси, я ёво прикупал… На харчи, тятьк, тожа: поиздержалси маненько… Сё щи с мясом брал. Не постны… Да вот: пояс себе купил!

– За постоялай двор – знамо: дело правильно. Харчи даром – не дают… А остальнэя-то деньги где?

– Эхх!.. Да оно ведь как, тятьк? С мужиком-то чернавским – мы ведь выпили-обмыли! Разок, да другой… Да ищё – пару разов… А уж потом, как мужик-то уехал… Похмелились маненько, знашь. Ну и… Туды да суды… Да вот: пояс купил!!!

– Ладно… И чово жа ты в дом теперя от возу цельного привёз? Каку-таку выручку?

Молчит Томка.

– …Ну – сколь уж есть, выкладывай: не стесняйси, – тятенька и рукой махнул.

– Да, как-то, тятьк… Истратились что-то уж больно скоро! Деньги-то. Как вода, знашь. Скрозь пальцы прям. Туды, да суды… Да ищё – пояс! За него платил… Туды, да суды. Да пояс!

– Вставай! – тятька-то баит. – Айда.

Вот выходит он сам. И Томка за нём, как невольник, знашь: голову до полу свесил – следом шагат. Эх, маманька да снохи сей же час – по окнам:

– А ба! А ба! Он ведь Томку что-то в мазанку ведёт!

Шалёнки все щас накинули – во двор гурьбой тожа выскочили. А позадь них – дети из дверей, как горох из стручков. А уж позадь детей – мы, братовья, знашь, подошли-стоим. Раздевкой все. И снежок реденькай падат – мы ёво и не чуем: за Томку нашего перживам.

А тятенька и не оглядыватся. Токо слышим: щеколда-то – звяк-бряк! Тятька за Томкой дверь изнутре тама, в мазанке, запер. А Нютонька не стерпела, – жона! – да к окошку, к мазанке, сбоку подбёгла. Рамы-то вторэя не вставлены, ну и всем слыхать-видать.

– Мамань! – ба-а-а, Нютонька-то под окошком инда сомлела вся. – Страх-от какой: тятька-то плётку ведь нову со стенки снял… Двухвоску!

А тут уж слышим: как Томка-то взвоет!

– Да ты что, тятьк?! Чай, мне больно!

И вот токо плётка-двухвоска, знашь, свистит-ходит – ходит-свистит. И Томка то в однем углу взвоет, а то в другем. Скачет, знашь. А тятька приговариват:

– …Я тттебе дддам – туды-суды-пояс. Я тттебе дддам – туды-суды-пояс.

Эх! Снохи-то все – в слёзы. А подходить боятся: издаля тонё-о-охонько плачут:

– Тя-а-тьк!.. Нам Томку жалко!.. Не бей, тятьк!.. Тятенька, прости ёво Христа ради!..

Ну: и робятки – разревелись за матерями, все как есть:

– Дедынька, любименькай! Не нады… – плачут-утираются.

А там – сё:

– Вот тебе – туды! Вот тебе – суды!.. И вот тебе – пояс!

Токо маманька Овдокея, правды, молчит. Прямая, как верста, спереди всех сделалась! Руки-то на груде скрестила. И лицо у ней тёмно стало – как земля. Лицо – земля-землёй, а – молчит: одна токо за Томку не просит.

И снохи – уж в голос со двора-то голосят. Плачут в голос, заходются:

– Тятьк! Не бей – пожалей ёво!.. Тятенька, миленькай, он чай больше так не будет!.. Хватит! Тятьк!..

Томка – все углы белёны обтёр, душегрейкой-то своей. По мазанке бегат-закрыватся, да на бегу подскакыват-винится:

– Тятьк! Прости, что ль!.. Тятьк! Чай, уж я сказал: не буду!.. Прости Христа ради!..

А там сё, в мазанке-то, без жалёв:

– Вот тттебе – туды-суды-пояс! Вот тебе – туды-суды-пояс!

И уж он, Томка, на коленки перед тятенькой там упал-повергси – на пол грянулси:

– …Срроду больше так николи не сделыю!!!

И вот токо тут тятенька ищё раз двухвоской уж по полу жахнул и – ладно: щеколда – звяк-бряк…

Выходит тятька. Нахмурилси на всех – страшнай, да маманьке-то – про снох:

– Эт что на стол не собирают, во дворе прохлаждаются? Май-месяц, что ль? Вы ёво с дороги кормить-то думаете-нет? – да и ушёл на омшанник.

Баит:

– …Погляжу, как пчёлы укрыты. Пенька три, вроде, стары больно. Може, к весне новы их, пеньки, ладить нады. Без меня обедайте. Погляжу.

Да и пошёл со двора-то. В лес. На Лунёву гору.

А детям всем мимоходом пригрозилси всё жа:

– А вы живите, а зря-то – не делайте. Вот оно, как зря-то делать!..

Ну, Томка с той поры шолковай уж стал. Один-то ездить зарёкси. Уж больше не рысковал. То меня просит:

– Поехали, Васятк! Съездим, что ль?

– Чай, ты как один любил – торговать-то! А я ведь вон дратву готовлю – варом наладилси натирать. Валенки всем кряду потолще подшивать собралси. Их ведь двадцать пять пар: маненьких детских – да большэх сколь…

– Може, вернёмси – вдвоём подошьём? – уж уговариват, знашь.

– Чово жа! Запрягай, Томк. Приберусь токо, пойду. А то уж я шилы-ножи да стары голенищи в мазанке разложил… Поедем!

Ну и едем, знашь.

А то – Вашку просит:

– Вашк! Айда-ка со мной! Я что-то один и не хочу…

Ну и Вашка – смотришь, хочет не хочет – собиратся:

– Томке на базаре подмогу, – баит. – Он на себя и не надеется что-то… Ты уж, Васятк, мое лубки в Становским-то пруду сам, что ль, обдери? Я ведь их ище когда мочить-то заложил. Лыко-то кабы не почернело. А то в баню мочалки уж пожоще нады. Лукошки новеньки, приеду – сам сплёту: бабёнкам я обещалси-посулил. Оне со старыми по лесу ходить-то и не хотят. Боятся больно, кабы грибы не обиделись, в старых-то лукошках лежать! Сплёту, уж как приеду.

Ну и я:

– Ладно, Вашк. Завтри с Иваном Исавым вместе сходим. Да вместе обдерём. Он ведь тожа лубки мочить клал. Ежжяйте а вы, не тужите…

И токо Ивана нашего, знашь, не просил. Иван – старшай, и уж вместо тятеньки много делов дома, по хозяйству, вёл, да по лесу. Чай, вся скотина в сарае – завсегда на Иване в перву очередь была. Три коровы, да лошади четыре, да мерин, да коз пуховых сё пять-шесть, да ярков-баранов десяток цельнай бегат… Сколь токо сена одного Иван вилами за день перетутушкат, навильник-то за навильником. А мы уж так – подменям, бывало. Как Иван – в лес, мы и подменям скорей: подхватывам…