Великое сидение - Евгений Люфанов

Он написал и отправил с отрядом нарочных письмо в далекий Петербург. В письме том было сказано: «Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском без вины или погрешности нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что без особливые божий помощи, ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царем и государем, и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственноручному повелению от нас, было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице моем; но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберете между собою достойнейшего мне в наследники».

Страшился Петр, что в случае несчастья, которое может с ним произойти, будет провозглашен царем, как законный наследник, его сын царевич Алексей, который не способен поддержать величие России и вести дальше дела ее преобразования. При нем Россия пойдет вспять. Неужто не поймет Сенат, что, не упоминая Алексея, он, Петр, уже тем самым говорит о нем как о неспособном править государством? Он, царь, не может считать его своим наследником и предлагает господам сенаторам выбрать достойнейшего между собой. Поймут это они?

Разве только еще не поднявши рук, но уже признавая полное свое поражение, Петр ради очистки совести решился на последнее средство, хотя и понимал всю его никчемность, но все же… все же… все же велел фельдмаршалу Шереметеву, чтобы тот послал турецкому визирю письмо с предложением заключить мир.

На это Шереметев сказал, что тот, кто присоветовал царскому величеству решиться на подобный шаг, должен считаться самым безрассудным человеком в целом свете, а ежели такое придумал сам государь, то, значит, безрассуден он. В ответ на такое предложение не удивительно будет услышать подобный громыхающему грому смех двухсот тысяч турецких глоток. Им, туркам, дается в руки полная и безусловная победа, и вдруг такое предложение! Сочтут, что русские с ума сошли от страха и уже не отдают себе отчета в том, что предлагают.

Но что еще могли бы терять русские, послав такое письмо, когда все уже было потеряно. А вдруг…

Шереметев отправил в стан турецких войск с письмом о мире трубача, и тот вернулся без ответа.

А может, турки что-нибудь не поняли в письме; может, переходя из одних рук в другие, оно затерялось?.. И Шереметев направил трубача с другим письмом. Трубач вернулся и сообщил, что турки собираются прислать ответ и чему-то ухмыляются.

Чему?.. Какой ответ они дадут?.. Наверно, визирь пришлет гонца с беспрекословным требованием немедленно сдаваться в плен, а в случае отказа пригрозит открыть огонь из трехсот пушек и уничтожить всех. Похоже, так оно и будет.

«Ах, Катя, Катя… Не видела б ты этого, не знала б… Надругаются турки над тобой, неузаконенной царицей… Плен, каземат в их Семибашенном тюремном замке может стать твоим пристанищем, а дальше… а потом… – И Петру леденили кровь мысли о неминуемых турецких зверствах. – Нет, лучше гибель, смерть».

Пришло известие, что генерал Ренне занял турецкий город Браилов, но это не могло ни спасти, ни улучшить положение русских войск, находившихся на прутском берегу.

На второе письмо Шереметева великий турецкий визирь прислал ответ: от доброго мира он не отрицается, и пускай пришлют для переговоров своего знатного человека.

Не подвох ли это? Не насмешка ли?.. Неужто правда?..

Подканцлер Петр Шафиров с тремя переводчиками и подьячим был направлен для переговоров, а для пересылок им были приданы ротмистр Артемий Волынский и Михаил Бестужев, служивший волонтером в войске Шереметева.

Шафиров договорился об условиях заключения мира и дал знать царю Петру, что все его войска могут беспрепятственно выходить из своего лагеря и направляться в обратный путь.

Фельдмаршал Шереметев отказывался что-либо понимать и говорил: если турецкий визирь принял предложение о мире, то он, фельдмаршал, отдает ему преимущество в полнейшей безрассудности. Никак не мог Шереметев уяснить себе, что побудило визиря упустить столь легкую и верную победу.

Радость русских была вдвойне, втройне сильнее потому, что до этого не было никакой надежды на сколько-нибудь благополучный исход. Сразу чудодейственно обрели все бодрость и силу, чтобы немедленно покинуть Прут и направлять свой путь к Днестру.

Шафирову стало известно, какое негодование охватило Карла XII, когда тот встретился с великим визирем. Неистовствовал, зачем визирь вздумал мириться с русскими, когда, как победитель, мог бы получить от них все, что хотел бы, и даже самого царя как пленника.

Но этот визирь отвечал, что поступил так по закону, а турецкий закон, благословляемый самим аллахом, запрещает отказывать тем, кто хочет мира.

И когда шведский король в бессильной ярости потрясал кулаками, визирь усмехнулся и сказал:

– Шайтан бы взял этого шведа. Он только называет себя королем, а ума нисколько не имеет.

V

Надорвал здоровье царя турецкий поход, и он чувствовал большое недомогание. Расшатались нервы, и все чаще дергал Петр шеей, болезненно кривя лицо. Придворный лекарь Лаврентий Блюментрост настоятельно советовал ехать в Карлсбад на тамошние воды.

Было у царя множество дел, но пришлось все оставить и даже как следует не полюбоваться своим парадизом. А тут было на что посмотреть: на левом берегу Невы в уголке Летнего сада поднялся Летний дворец; в еще молодом, но хорошо разросшемся саду били фонтаны, для которых подавалась вода из протекавшей рядом речки, так и названной – Фонтанкой. Достраивался крытый черепицей Зимний дворец, а на Васильевском острову набережную Невы украшал новый каменный дворец князя Меншикова.

Стояла на редкость сухая золотая осень. В чистом, согретом солнцем воздухе летела паутина – пряжа богородицы, позолотой и киноварью покрывалась листва деревьев и кустарников, голубела невская вода от опрокинутого в нее неба с величественно проплывающими белоснежными облаками.

Прощай, любезный сердцу парадиз! Ничего нельзя было поделать, приходилось покидать тебя царю Петру и ехать отдыхать, лечиться.

Две недели Петр посчитал вполне достаточным сроком для поправления своего здоровья: от карлсбадского скучного отдыха он скоро начал уставать и решил не утруждать себя им дольше.

На несколько дней заехал в Дрезден, где под видом русского негоцианта остановился в гостинице «Золотое кольцо», но вместо отведенных ему покоев больше обретался в тесном закуте у лакеев и вместе с ними завтракал на дворе.

– Говорят, в вашей России царь, как вот и вы, ваше степенство, тоже высокого роста и общительный со всякими людьми, – сказал один из гостиничных служителей.

– Высоких ростом много в России, да не все они цари, – посмеявшись, заметил Петр. – А общительных еще того больше.

– То так, конечно.

И после этого разговора Петр перестал бывать в лакейской.

Карлсбадские воды и отдых подействовали благотворно. Петр чувствовал себя окрепшим, успокоенным. Катался, как мальчишка, на дрезденской карусели, слушал шарманщиков и проводил время, ничего пока не делая, но зная, что скоро закрутится в делах как белка в колесе. Прежде всего надлежало покончить с безалаберной холостяцкой жизнью Алексея. Женитьба заставит его изменить прежний ход мыслей, даст иное направление его поступкам, отвадив от былой предосудительной компании. Приехав в Дрезден несколькими днями раньше, он, Петр, застал бы здесь сына, а в эти дни тот жениховствовал в городе Торгау, знакомясь со своей нареченной, Шарлоттой вольфенбютельской.

Целый год Алексей прожил в Дрездене, занимаясь или делая вид, что занимался постылой геометрией и сразу же набившим оскомину искусством возведения крепостных сооружений, ведя в то же время деятельную, приятную душе и сердцу переписку с протопопом Яковом и с другими московскими друзьями. Они увещевали его перетерпеть все неприятности и обнадеживали на лучшие времена.

Расчеты Петра на усиленное учение, а потом и на женитьбу Алексея, как на возможность отвлечь его от ханжей и «длинных бород», презрительно называемых друзей сына, – эти расчеты не могли оправдаться. Алексей испытывал все большую привязанность и непоколебимое доверие к своему духовнику-протопопу.

Приставленные Меншиковым сначала в сопровождающие Алексея при отъезде из Москвы, а потом в тайные соглядатаи его дрезденской жизни сын канцлера граф Александр Головкин и князь Юрий Трубецкой доносили светлейшему князю – главному надсмотрщику за Алексеем: «Государь царевич обретается в добром здравии и в наказанных науках прилежно обращается, сверх геометрических частей, о коих мы вам раньше доносили, выучил еще профондиметрию и стереометрию, и так с божиею помощью геометрию всю окончил».