Притча - Уильям Фолкнер

— Что? — громко и грубо сказал по-французски человек с пером в шляпе. Я говорю на французском языке. И тоже не откажусь от супа. Я могу заплатить за него. Ясно? — спросил он, сунув руку в карман. — Смотри.

— Мы знаем, что у вас есть деньги, — сказала по-французски Мария. Проходите в дом.

И уже на кухне они полностью разглядели первого: желтовато-коричневый шрам от ожога не кончался у шляпы, а охватывал той же страшной омертвелостью половину черепа; на той стороне не было ни глаза, ни уха, уголок рта тоже был омертвелым, словно это было лицо не того самого человека, который только что говорил и вскоре будет есть и пить; его грязная рубашка была схвачена у горла затертой, выцветшей полоской материи; они не знали, что это английский полковой галстук; слева на груди грязного, пыльного смокинга висели две медали; одна штанина обтрепанных грязных твидовых брюк была подогнута и закреплена у бедра кусочком проволоки; англичанин постоял посреди кухни, опираясь на костыли и оглядывая помещение пристальным, спокойным, нежалостливым взглядом, а его спутник, с опустошенным, наглым, беспокойным лицом, стоял позади, не снимая шляпы, ее перо почти касалось потолка, словно он был подвешен к нему.

— Значит, он жил здесь, — сказал англичанин.

— Да, — ответила Марфа. — Как вы узнали? Как вам удалось найти нас?

— Ну, сестра, — сказала Мария. — Как бы он приехал за медалью, если бы не знал, где мы живем?

— За медалью? — сказал англичанин.

— Да, — ответила Мария. — Но сперва поешьте супу. Вы голодны.

— Спасибо, — сказал англичанин. Он указал головой на стоящего позади. Он тоже? Вы приглашаете и его?

— Конечно, — сказала Мария. Она взяла со стола две тарелки и пошла к плите, не предложив ему помощи, и не успела Марфа подойти, чтобы помочь ему, как он перекинул ногу через деревянную скамью, сел, поставил костыли рядом и уже стал откупоривать бутылку вина, прежде чем второй, стоящий у двери, двинулся с места. Мария сняла крышку с кастрюли и, чуть повернувшись, чтобы видеть второго, сказала ему, на этот раз по-французски:

— Присаживайтесь. Поешьте тоже. Никто уже ничего не имеет против.

— Против чего? — спросил человек с пером в шляпе.

— Мы забыли об этом, — сказала Мария. — Только сперва снимите шляпу.

— Я уплачу, — сказал человек с пером в шляпе. — Вы ничего не даете мне. Ясно?

Он полез в карман, вынул руку, уже рассыпая монеты, и швырнул их на стол, часть монет пролетела мимо и зазвенела на полу, а он сел напротив англичанина и жадно потянулся к бутылке и стакану.

— Подберите свои деньги, — сказала Мария.

— Подбирай сама, если не хочешь, чтобы они валялись там, — сказал он, торопливо наливая вино, наполнил стакан до краев и тут же поднес его ко рту.

— Подождите, — сказала Марфа. — Дай ему супу.

Она подошла, не очень близко, и встала не возле англичанина, а как бы над ним, ее суровое лицо высокой горянки, когда-то по-мужски смелое и красивое, склонилось к нему, а он налил себе вина, поставил бутылку, поднял стакан и взглянул на нее.

— Ваше здоровье, мадам.

— Как же вы узнали его? — спросила Марфа. — Как познакомились с ним?

— Я его не знал. И ни разу не видел. Я услышал о нем — о них, — когда вернулся на фронт в 1916 году. Потом я узнал, в чем дело, и мне нужно было не видеть его — только ждать и не мешать ему, пока он не будет готов совершить необходимое…

— Неси суп, — грубо сказал человек в шляпе. — Этих денег хватит, чтобы купить весь ваш дом.

— Да, — ответила Мария от плиты. — Потерпите. Уже скоро. Я даже соберу их для вас.

Она принесла две тарелки супа, человек с пером в шляпе не стал ждать, пока она поставит их на стол, выхватил у нее одну, поднес ко рту и стал жадно хлебать через край, глядя мертвыми, наглыми, неприятными глазами, как Мария ползает у их ног, под столом и вокруг стола, собирая рассыпанные монеты.

— Только двадцать девять, — сказала она. — Не хватает еще одной.

Не отрывая тарелки ото рта, человек с пером в шляпе достал из кармана монету и резко бросил на стол.

— Хватит с тебя? — сказал он. — Налей еще.

Мария налила у плиты супа и поставила перед ним тарелку, а тем временем он снова поспешно, нетерпеливо наполнил вином свой стакан.

— Ешьте и вы, — сказала Мария человеку с костылями.

— Спасибо, — ответил он, но не взглянул на нее, а продолжал смотреть на высокую, спокойную сестру. — Однако тогда, в то время, в те дни, для меня все кончилось тем, что я очнулся в Англии, в госпитале, и лишь год спустя я убедил их отпустить меня во Францию, отправился в Шольнемон, отыскал там в конце концов того старшину, и он сказал мне, где вы живете. Только вас тогда было трое. Была молодая женщина. Его жена? — Высокая сестра смотрела на него спокойно, холодно, совершенно непроницаемо. — Может быть, невеста?

— Да, — сказала Мария. — Вот именно: невеста. Вы правильно сказали. Ешьте суп.

— Они должны были пожениться, — сказала Марфа. — Она была марсельской шлюхой.

— Прошу прощения? — сказал англичанин.

— Она бросила это занятие, — сказала Мария. — Она училась хозяйствовать на ферме. Ешьте суп, остынет.

— Да, — сказал англичанин, даже не взглянув на нее, — спасибо. Что сталось с ней?

— Вернулась домой.

— Домой? То есть обратно в… в Марсель?

— В бордель, — сказала высокая. — Не смущайтесь. Почему вы, англичане и американцы, говоря по-французски, пугаетесь этого слова? Оно ничем не хуже других. Ей тоже надо жить.

— Спасибо, — сказал англичанин. — Но она могла бы остаться здесь.

— Да, — ответила Марфа.

— Но не осталась.

— Нет.

— Нельзя было, понимаете, — сказала Мария. — У нее есть старая бабушка, ее нужно кормить. По-моему, она поступила замечательно.

— По-моему, тоже, — сказал англичанин и взял ложку.

— Правильно, — сказала Мария. — Ешьте.

Но он, держа ложку над тарелкой, продолжал смотреть на ее сестру. Человек с пером в шляпе на этот раз не стал ждать, пока ему подадут, перебросил ноги через сиденье, подошел к плите, зачерпнул тарелкой прямо из кастрюли и понес мокрую, окутанную паром тарелку к столу, где Мария сложила аккуратными столбиками его монеты и где англичанин все еще говорил, обращаясь к высокой сестре:

— У вас тогда был и муж.

— Он умер. Тем же летом.

— Вот как, — сказал англичанин. — Война?

— Мир, — ответила высокая. — Ему наконец разрешили вернуться домой, и не успел он приняться за пахоту, как снова началась война, видимо, он решил, что еще одного мира ему не пережить. И умер. Да?

Он уже принялся было за суп. Ложка замерла снова.

— Что да?

— Чего вы еще хотите? Показать вам его могилу? — Она сказала просто «его», но все поняли, о ком идет речь. — То есть где, как нам кажется, она была?

И англичанин тоже сказал просто «его».

— Зачем? Его уже нет, все кончено.

— Кончено? — переспросила она хриплым, суровым голосом.

— Ты не так поняла, сестра, — сказала Мария. — Он имеет в виду, что брат сделал все, что мог, как только мог и теперь ему нечего тревожиться. Теперь ему нужно только отдыхать. — Она безмятежно поглядела на него без удивления и без жалости. — Вы хотите засмеяться, не так ли?

И он энергично, уверенно рассмеялся от всей души той стороной рта, что была способна двигаться, открываться, единственный его глаз встретился взглядом с ее, их глазами, глубокими, спокойными, нежалостливыми и тоже смеющимися.

— Значит, и вы способны смеяться, — сказал он Марии. — Не так ли?

— Ну конечно, — ответила Мария. — Сестра, — сказала она, — дай медаль.

И снова, стоя на тропинке, уже с тремя медалями, а не с двумя — с тремя блестящими символическими кружочками гравированной бронзы, свисающими с полосатых, разноцветных, словно карнавал, и ярких, словно закат, ленточек на груди грязного смокинга, он стиснул под мышками костыли, поднял единственную руку к шляпе, снял ее широким, непринужденным жестом, снова почти щегольски надел ее набекрень и повернулся; единственная его нога снова зашагала энергично, размеренно и неустанно, чередуясь с неустанными, ритмичными выпадами костылей. Но он двигался, уходил по тропинке туда, откуда появился вместе с человеком с пером в шляпе, хотя еле заметное продвижение не соответствовало громадным усилиям. Стойкий, неутомимый, упорный, он удалялся, становился все меньше, и в конце концов стало казаться, что он не движется, а стоит на фоне расстилающейся панорамы в яростном непокое, не одинокий, лишь единственный, непреклонно обособленный. Потом он скрылся.

— Да, — сказала Мария. — Передвигается он довольно быстро. Он будет там заблаговременно.

Потом они обе повернулись, однако замерла вдруг только ее сестра, словно только она вспомнила наконец о другом человеке, в шляпе с пером, потому что Мария сказала: