Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

Генерал Думенк 22 августа письменно известил Ворошилова о сво­их полномочиях и был принят им[1134] в тот же день между 19 часами и 19 час. 50 мин. — все предыдущее время второй половины этого дня Во­рошилов и Молотов провели в Кремле, где предположительно выраба­тывалась советская позиция на предстоявших переговорах с Риббентропом. До переориентации на сотрудничество с Германией де­ло на этом заседании в Кремле еще не дошло. Отношения с западными партнерами по переговорам по-прежнему оставались на повестке дня, на что указывают заинтересованность и настойчивость, с которыми Во­рошилов задавал в этот вечер свои вопросы главе французской делега­ции. Увы, все они оставались без убедительных ответов, поскольку, во-первых, Думенк не мог представить письменное подтверждение своих полномочий, во-вторых, не поступило обещанной аналогичной (устной) авторизации британской военной миссии и, в-третьих, по-прежнему отсутствовало согласие Польши и Румынии. Тем не менее общий тон этой беседы с учетом реальных обстоятельств (Риббентроп на пути в Москву уже сделал остановку в Кенигсберге) можно было счи­тать весьма примирительным. Французское предложение о возобнов­лении военных переговоров Ворошилов воспринял с пониманием, но отверг со ссылкой на то, что переговоры могут быть возобновлены лишь тогда, когда будут получены желаемые советской стороной положи­тельные ответы. В противном случае, добавил он, их продолжение «мо­жет свестись к одним разговорам, которые в политике могут принести только вред».

Ворошилов попросил Думенка подождать, «пока все станет ясным». В ответ на реплику Думенка относительно предстоящего визита Риб­бентропа он выразил такое же неудовольствие, как и глава француз­ской военной миссии, но возложил ответственность за все на Англию и Францию, заявив: «Вопрос о военном сотрудничестве с французами у нас стоит уже в течение ряда лет, но так и не получил своего разреше­ния. В прошлом году, когда Чехословакия гибла, мы ожидали сигнала от Франции, наши войска были наготове, но так и не дождались... Если бы английская и французская миссии прибыли со всеми конкретными и ясными предложениями, я убежден, что за какие-нибудь 5 —6 дней можно было бы закончить всю работу и подписать военную конвен­цию».

В то же время маршал Ворошилов не исключил возможности про­должения переговоров. «Давайте подождем, сказал он, покуда картина будет ясна... тогда мы и соберемся... Если будет разрешен основной воп­рос, тогда все другие вопросы, если никаких политических событий за это время не произойдет, нам нетрудно будет разрешить. Мы потом бы­стро договоримся. Но я боюсь одного: французская и английская стороны весьма долго тянули и политические и военные переговоры. Поэтому не исключено, что за это время могут произойти какие-нибудь политические события. Подождем. Чем скорее будет ответ, тем быстрее мы можем окончательно решить, как быть дальше». В качестве реакции на дальнейшие настояния Думенка в словах Ворошилова прозвучало разочарование поведением западных держав: «Мы ведь самые элемен­тарные условия поставили. Нам ничего не дает то, что мы просили вы­яснить для себя, кроме тяжелых обязанностей — подвести наши войска и драться с общим противником. Неужели нам нужно выпрашивать, чтобы нам дали право драться с нашим общим врагом!»

Состояние раздвоенности, в котором находился Ворошилов, еще раз проявилось со всей ясностью два дня спустя во время проводов за­падных военных миссий. Ворошилов начал разговор замечанием о том, что «изменение политической ситуации, к его сожалению, лишило продолжение переговоров смысла». Когда адмирал Драке выразил на­дежду на то, что Советский Союз и в новых политических обстоятель­ствах будет трудиться на благо дела мира, Ворошилов ответил, что СССР не изменит этой своей традиционной политике. При последовав­шем затем прощании маршал на мгновение поддался чувствам, пожа­ловавшись, что в течение всего времени переговоров поляки настаивали на том, что им не нужна от Советского Союза никакая по­мощь. «Выходит, нам следовало бы завоевать Польшу, чтобы предло­жить ей нашу помощь, или на коленях попросить у поляков соизволе­ния предложить им помощь? Наше положение было невыносимым».

Британский атташе в Москве Р. Файэрбрейс и адмирал Драке сочли это проявление эмоций со стороны Ворошилова «искренним»[1135]. А Бофр воспринял подобные рассуждения как «вполне резонные»; при всей ос­торожности он счел «логичным, что Ворошилов из-за этого был раздо­садован, поскольку у него, если можно довериться интуитивным впечатлениям, вначале, по-видимому, было искренне желание достичь цели и довести переговоры до успешного завершения»[1136].

Многократные намеки Ворошилова на возможность возобновления переговоров — «если ничего в политике не произойдет» — проливают свет на те возможные варианты действий, с которыми Советское прави­тельство считалось как с реальными в преддверии визита Риббентропа:

— на случай неудовлетворительного решения вопроса о пакте с Германией и ее наступательной акции против Польши (акции, нелокализованной или локализованной, которая, возможно, устранила бы польское сопротивление вступлению советских войск) оно намерено было продолжать создание единого оборонительного фронта для сдер­живания агрессии;

— на случай удовлетворительного решения вопроса о пакте с Гер­манией и решения польского вопроса (дипломатическим или договор­ным путем либо же с помощью локализованной наступательной акции Германии) оно склонно было признать наличие «политических собы­тий», делавших (на первых порах) продолжение военных переговоров излишним.

Такой же подход явственно чувствовался и в словах народного ко­миссара иностранных дел, который в этот вечер, около 20 часов, прини­мал протест французского посла в связи с объявленным визитом Риббентропа[1137]. Молотов отметил, что Советское правительство согла­силось принять германское предложение лишь после того, как ему при­шлось убедиться, что в вопросе о праве на проход войск «не приходится ожидать ничего позитивного». Он выразил сожаление, что полномочия на заключение военной конвенции, которая с согласия Польши вклю­чала бы право на проход советских войск, были получены французской стороной лишь после того, как «было дано согласие на визит господина Риббентропа». Однако он также намекнул на то, что англичане ведь не последовали в этом французам и что согласие Польши тоже не получе­но. С особой силой Молотов подчеркнул, что политика СССР принципиально не изменилась, что его правительство остается твердо приверженным делу сохранения мира и сопротивления агрессии. Со­ветское правительство, по его словам, подписало уже несколько пактов о ненападении, в том числе и с Польшей (!). И, соглашаясь теперь за­ключить еще один такой пакт — с Германией, — оно считает, что при этом ни в чем не отходит от своего общего мирного курса.

Британского посла нарком «с изрядной долей неудовольствия»[1138] упрекнул в невыполнении западными военными миссиями своих обе­щаний. На вопрос Сидса, будет ли намеченный к подписанию германо-советский пакт о ненападении содержать характерную для аналогичных пактов, заключенных СССР прежде, оговорку об автома­тическом расторжении пакта в момент начала агрессии другой сторо­ны, Молотов — явно «в величайшем смущении» — ответил, что следует подождать и посмотреть, что происходит. Высказанные Сидсом упреки относительно того, что Советское правительство отныне намерено от­казаться от своей политики защиты жертв агрессии и выдать Польшу германским войскам, Молотов воспринял «с неудовольствием». Англи­чане — таков был его сдержанный ответ — должны подождать и по­смотреть, как будут развиваться события. На заключительный вопрос Сидса о том, не намерено ли Советское правительство отречься от все­го, что достигнуто совместными усилиями на пути создания общего оборонительного фронта против агрессии, Молотов неопределенно от­ветил, что «все зависит от переговоров с германской стороной и, воз­можно, уже через неделю можно будет посмотреть дальше».

Из этого разговора Сидс вынес впечатление, что визит Риббентропа скорее неожиданная развязка, чем начало серьезных «переговоров». И хотя в этом разговоре с Молотовым Сидс и не услышал никаких завере­ний относительно продолжения переговоров, тем не менее вечером 23 августа в беседе с американским послом Штейнгардтом он исходил из того, «что германо-советское соглашение ограничится пактом о не­нападении, который не станет несовместимым с англо-франко-совет­ским союзом против агрессии»[1139].

Представитель отдела печати НКИД еще на исходе 22 августа, от­вечая на вопросы американских журналистов о значении будущего германо-советского пакта о ненападении, дал понять, что «такие пакты обычно содержат оговорку, в соответствии с которой они теряют силу в том случае, если одна из договаривающихся сторон совершает агрес­сивные действия против третьего государства». Это разъяснение, явно сделанное по указанию сверху, укрепило итальянского посла во мне­нии, что Советский Союз не склонен был полностью связывать себя заключаемым пактом о ненападении, а в гораздо большей мере намеревался в случае эвентуального европейского конфликта сохра­нить для себя свободу действий[1140].