Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

к камню-жертвеннику с серебряной чашей. – Отпусти меня! Вспомни, кто мой отец… хёвдинг Силверволла. Мои родичи… будут тебе благодарны, если ты обойдешься со мной хорошо!

– Я и обойдусь хорошо. – Его низкий шепот проникал куда-то в самые глубины ее существа и вызывал острое волнение. – Ты же теперь моя… я тебя не обижу… ты очень красивая, и я рад, что у этого здешнего… главного была такая хорошая жена!

По тому, как он держал ее в объятиях – уверенно, но не грубо, – как склонялся, чтобы коснуться лицом ее горла и груди, как тянулся к ее губам с поцелуем, Арнэйд понимала, что он собирается взять ее не силой, как пленницу, а лаской, как муж собственную жену. Но это было немыслимо – он же ей не муж, он никто, чужой человек, захватчик и разоритель!

Эйрик наваливался на нее всем телом, и она, погребенная под этим весом и мощью, чувствовала себя беспомощной, как невесомый мотылек. Поневоле она крепко прижимала ладони к его груди, и от этого прикосновения ее трясло, дыхание теснило.

– Вчера в это время мой муж был еще жив! – умоляюще шептала она, отворачивая лицо. – Его дух еще здесь! Неужели ты будешь… принуждать меня, когда он даже не в могиле!

– Да я вовсе не буду тебя принуждать! – Эйрик выпустил ее из рук и отодвинулся. – Оно ж не уйдет. Ты мне вчера рассказала про ту девушку и медведя, как у них было, но я после битвы… немного бываю не в силах.

Арнэйд села и подобрала под себя ноги. Сегодня или завтра – Эйрик был совершенно уверен в своем праве на нее. Ему теперь принадлежит здесь все, и в первую голову – вдова прежнего владыки. Эйрик просто обязан уложить ее к себе в постель, чтобы тем самым вступить в права законного господина Арки-Варежа.

– Но я же не рабыня, я из самого знатного русского рода в Мерямаа! – торопливо зашептала она, стараясь быть убедительной и при этом никого не разбудить. – Мои родичи ведь тебе не враги, Даг – мой отец, Арнор и Вигнир – мои братья. Ты же был у них в Силверволле, сидел с ними за столом. И Свенельд – большой друг нашего рода. Он будет очень недоволен, если ты меня обесчестишь. Мои родичи выкупят меня, когда обо всем узнают. Они будут тебе очень благодарны, если ты сохранишь мою честь.

– Но ты же сама хотела медведя. Я думал, так и надо.

Арнэйд не знала, засмеяться ей или заплакать. Эйрик лежал на спине, закинув могучие руки за голову, голый, как зверь, и так же мало этим смущенный. Арнэйд старалась его не рассматривать, но взгляд ее потрясенно расширенных глаз совершенно против воли скользил по его телу, и вид его вызывал в ней трепет и священный ужас пополам с восхищением. Широкий торс был так же лишен изящества, как и черты лица, но не казался излишне тяжелым; мускулистые руки, плечи, бедра – такое тело могло бы принадлежать самому Фрейру, только старые шрамы давали понять, что он уязвим для железа, как всякий смертный. Изумление, недоумение, волнение, тревогу и невольное преклонение – Эйрик внушал Арнэйд сразу столько разных чувств, что голова шла кругом.

– Но… та девушка не была вдовой… со вчерашнего дня. И она сама решила жить с медведем. А я… я была замужем…

– Но это потому, что раньше ты не знала подходящего медведя, так? А теперь я здесь. И мне давно нужна такая, как ты.

– Я хочу домой, в Силверволл! – Арнэйд осознала, что попасть в сагу далеко не так приятно, как слушать ее у огня. – Мой отец даст тебе любой выкуп.

– Это против правил! – Эйрик укоряюще покачал головой. – Ты сама меня узнала. Что не так?

Арнэйд не находила ответа. Если они в саге – то в самом деле, что не так? Но они не в саге!

Взгляд Эйрика упал на ее грудь, взволнованно дышащую под льняным мерянским платьем, и одобрительно там задержался. Потом он протянул к Арнэйд руку и погладил по бедру. Арнэйд затрепетала, но она сидела вплотную к стене и отодвинуться было некуда. Ноги она поджимала под себя, но под мерянское платье, длиной чуть ниже колена, нельзя было упрятать их целиком, а обмотки она с утра не надела: летом в них жарко, и она надеялась, что никто не успеет ее увидеть.

– Ты меня боишься? – сочувственно спросил Эйрик. – Я же тебя не съем. Мы могли бы хорошо поладить. Та девушка ведь не боялась. Раз уж ты – та самая девушка, что возвращает медведям человеческий облик, то ни один медведь никогда тебя не обидит.

– В-возвращает?

– Ну конечно. Ты думала, с чего бы медведь говорил человеческим голосом и искал себе жену среди людей? – Эйрик посмотрел на нее так, будто объяснял очевидные вещи.

Арнэйд задумалась, потрясенная. С детства она привыкла: медведь и медведь. А с чего бы – да кто же задает такие вопросы, слушая сказки? Выходит, тот медведь… хотел вернуть себе человеческий облик?

– Но н-наверное, медведь не требовал от нее… л-любви прямо сразу, как она пришла… – пробормотала Арнэйд, еще не успев додумать эти мысли до конца.

– А когда? – Глубокие серые глаза взглянули ей в глаза с искреним любопытством. – Научи меня, как надо.

– Н-ну, ма шанам, он дал ей время… к нему привыкнуть.

– Кому надо махать? – Рыжеватые брови сдвинулись.

Арнэйд невольно рассмеялась, зажимая себе рот.

– Никому. «Ма – шанам», это значит «я думаю». По-мерянски.

– Было бы обидно, если бы у вашего главного и жена была в его годах, – добавил Эйрик, продолжая пристально ее разглядывать и не убирая руку. – А ты как раз по мне – не старая, но и не слишком молодая. И все, что надо… где надо…

– О, Эйрик конунг! – Арнэйд зажала себе рот ладонями, чтобы не расхохотаться и не перебудить всю Эйрикову дружину. – Поистине ты прав – счастье, что ты не застал прежнюю жену моего мужа! Она бы тебе… никак… не… понра… вилась…

Зажмурившись, Арнэйд трясла головой, будто пытаясь отделаться от этого зрелища – ава Кастан в объятиях Эйрика, – но ничего не выходило. Смех душил ее, не давая говорить; она и хотела рассказать, какого счастья он избежал, и не могла справиться с собой. Она ощутила, как его жесткая ладонь ложится на ее голую щиколотку, мягко сжимает, потом начинает двигаться по ноге выше, но не могла унять смех. Эйрик и сам начал смеяться, глядя на ее лихорадочное веселье; услышав его хриплый низкий смех, Арнэйд испугалась, что теперь-то непременно кто-нибудь проснется, и своей рукой зажала ему рот.

Ощущение тепла его губ, прикосновения к его бороде пронзили ее насквозь; опомнившись, Арнэйд хотела отнять руку – да и что она себе позволяет, он же все-таки конунг! – но Эйрик накрыл ее ладонь своей, прижал еще крепче и обхватил губами ее палец. Арнэйд резко втянула воздух, сердце чуть не выскочило от прилива мощного, непривычного для нее, проникающего в каждую жилку горячего волнения. Эйрик перебирал губами ее пальцы, касался их горячим языком, и Арнэйд едва не застонала, не понимая, что он делает и что такое с ней происходит. В этом было нечто звериное и одновременно нечто божественное; Эйрик будто хотел ее съесть, и это наполняло ее невольным предчувствием чего-то восхитительного.

Потом он отнял ее руку от своего рта, прижал ее ладонь к своей груди и притянул Арнэйд к себе. Она почти упала на него, и снова ее охватил ужас, как на краю пропасти. Она старалась не смотреть туда, где находилось средоточие его звериной мощи, но не могла не ощущать, как эта мощь себя являет. Ее пронзил совершенно первобытный ужас, будто ею, хрупкой смертной женщиной, норовил овладеть бог.

– Нет, Эйрик, опомнись, не надо! – Она уперлась обеими руками в его грудь и забилась, пытаясь сползти с него на тюфяк, отодвинуться от его «медведя», который прижимался к ее бедру, в то время как рука Эйрика нашаривала край ее подола, чтобы под него проникнуть. – Не обходись со мной, как с рабыней, это опозорит нас обоих… – отчаянно бормотала она, задыхаясь. – Мои родичи… они будут оскорблены… если ты меня обесчестишь… Отпусти меня, прошу тебя… дай мне уйти… Мой муж умер только вчера… Ты не должен так со мной обходиться… Прошу тебя, не надо, не трогай меня…

Остатками сил она подавляла порыв закричать – это ее не спасет, только разбудит свидетелей ее беды. Глаза Эйрика были полузакрыты, на малоподвижном лице отражалось предвкушение, широкая звериная грудь вздымалась, в дыхании слышался легкий рык. Арнэйд чувствовала себя совершенно беспомощной перед этим порывом животного влечения. Она не очень-то надеялась, что он ее услышит. Тем не менее до сознания