Беллона - Елена Крюкова

Гитлер сам слал доктору Менгеле телеграммы. Фюрер сам курировал работу Менгеле. А Менгеле составлял Фюреру подробные отчеты: что и как сделано, что задумано.

На кинопленку снимали, как лишенные, после операций герра Менгеле на мозге, воли и разума, налысо обритые люди, нет, не люди уже, а звери, стоя на четвереньках, лакали из мисок, расставленных на траве, дрались за кость.

Кормилица спала среди инструментов доктора Менгеле, и это было закономерно: подопытный кролик спал среди ножей своего хирурга. Завтра он возьмет кормилицу и отрежет ей груди. О, нет! Кто будет кормить тогда моего львеночка, мою куколку?

Спи, милый... Спи, сладенький... Лео...

Эй ты, лентяйка русская, вставай! Ешь давай! Марыся! Дай ей сегодня больше, побольше овсянки! С изюмом! Побольше в тарелку насыпь изюма! И пусть выпьет два стакана чая со сливками! Чай с молоком повышает выработку молока в грудных железах!

Гадюка уже все знала медицинское. Что пить, что есть, как снимать боль, как вызывать ее, как убивать с адской болью и как умерщвлять безболезненно. Она была вполне пристойной ученицей герра Менгеле.

- Вставай, дармоедка!

Дверь в кладовку отлетела в шумом. Лилиана пнула русскую. Спит без просыпу, а ведь уже шесть утра, и перекличка закончилась, и убиты те, кто должен был умереть, и младенец не кормлен!

Кормилица терла глаза спросонья. Она уже так поправилась. Плечи натягивали платье. Лилиана распорядилась выдать ей нормальную одежду. Ей даже отдали старый Марысин передник.

- Вставай!

Итальянка пнула Дарью, да еще ударила острым каблуком в бедро. Кормилица охнула и встала. Выпрямившись, стояла, пожирала Лилиану глазами, и вроде бы послушно, а -- жгли, жгли зрачки.

- Что глядишь? Ребенок орет! Ступай!

В спальне захлебывался плачем Лео.

Русская, не надев туфель, босиком побежала в спальню. Лилиана брезгливо подумала: наследит гадкими ногами. Поджав губы, глядела, как кормилица усаживается на стул, кормит маленького. Лео с наслаждением сосал чужую грудь. Чужую! Не ее!

Хотела еще что-то обидное крикнуть -- и будто кто заклеил рот, забинтовал туго-натуго. Мордочка Марыси просунулась в спальню.

- Завтрак на столе, госпожа.

Ела, жестко и зло перемалывая зубами пищу, не чувствуя вкуса. Пила, закинув голову, как птица, такой же чай со сливками, какой Марыся приготовила Дарье. Чуть не поперхнулась, чуть не сблевала. Приказала: сделай мне кофе! Горничная дрожащими руками молола зеленые кофейные зерна в медной кофемолке, варила кофе по-венски, с пенкой. Лилиана пила жадно горячий кофе, обжигая губы. Изнутри поднималась волна ненависти. Красная ненависть застилала глаза. Красным вином пропитывала разум. Разума не было: была горбушка хлеба, разбухшая от алого, пьяного, кровавого вина.

Марыся отшатнулась от бешеных, пьяных глаз Гадюки.

- Что смотришь?! Не нравлюсь?!

Марыся сглотнула слюну и сжала руки над животом, над крахмальной белизной фартука.

- Лучше вас нет никого в мире, госпожа.

- То-то же.

Вымыла руки. Вытерла салфеткой. Оставалось полчаса до того, как она должна пойти к Рудольфу Хессу с отчетом за прошедшие сутки. К Хессу идет; значит, надо чулочки потоньше, панталоны, чтобы кружева погуще. И любимые сапожки на каблуках.

Вошла в спальню. Как долго возится сегодня эта русская с кормежкой! Покормила -- и вон отсюда!

Лилиана раскрыла дверь -- и обомлела.

Русская дрянь сидела на ее кровати. Перед ней, на спинке, лежал раскутанный, освобожденный от пеленок Лео. Ребенок лепетал, тянул к кормилице ручку, а кормилица ручонку ловила, к губам прижимала. И гладили, гладили чужие отвратительные руки атласную, беленькую кожицу ее ребенка. Ее! Ребенка!

- Ах ты...

Шаг к кровати. Русская подняла голову. Но не шелохнулась. Не сдвинулась с места.

- Ах ты мерзавка! Пошла прочь!

Какие слепые, плывущие вдаль глаза. Где она? Только не здесь. Дарья не здесь; Дарья далеко. Она не видит и не слышит. Она видит и слышит только ребенка. Она кормит его -- и он уже стал ее собственностью.

- Ступай!

Мимо, мимо глядела кормилица. И наклонилась. И крепко, горячо губами -- к лобику ребенка припала. И так застыла, целуя.

Лилиана беспомощно стояла перед своей же кроватью. Присвоила! Оглохла! Или -- смеется над ней?! Потешается! Козявка! Козявок надо давить! Она всегда! Всегда! Давила... давила...

Рука сама протянулась к кобуре. Выхватить пистолет -- дело двух секунд.

Раз, два, три. Три выстрела. Чтобы -- наверняка.

На розовом атласе стеганого одеяла, привезенного из самого Берлина, брызги отвратительной, тошнотной русской крови.

"Я дура. Надо было не здесь. Кровь не отстирается вовек", - холодно думала, заталкивая пистолет обратно в кобуру.

Марыся стояла в дверях спальни. Все видела.

- Что таращишься? Трупов не видала? Убери это дерьмо. Тележка перед крыльцом!

Руки Марыси тряслись, а рот заученно улыбался.

- В карьер отвезти, госпожа?

- Куда хочешь! Белье -- в прачечную! Распорядись, чтобы лучший порошок применили! И -- лучший отбеливатель! Мне это одеяло дорого как память!

Лео сучил ножками. Марыся ловко вытащила окровавленное одеяло из-под трупа и из-под живого младенца. Свернула тряпичным рулетом. Запихнула в пакет.

Через весь лагерь катила тележку с убитой Дарьей.

Заключенные смотрели ей в спину.

Спина Марыси ежилась под ударами чужой ненависти.

Двигались ритмично, как часовой механизм, худые лопатки под темно-синим, с белым кружевным воротником, форменным платьем.

Долго, полдня, отмывала пятна крови, въевшиеся в спинку кровати, в половые доски, в ореховую дверцу изящной тумбочки.

[лени рифеншталь]

Они приехали в лагерь поздно вечером.

При свете фонарей выгружали камеры и софиты. Шнуры волочились за людьми, как змеи. Голоса часовых раздавались в вечернем молчании: позади отбой. Живые спят, и мертвые спят. Кто виноват, что поезд пришел так поздно?

Женщина в черной кокетливой шляпке беспомощно топталась около грузовика.

- Все сгрузили, парни? - тонким голоском крикнула она и коснулась рукой в черной перчатке алмазной серьги в ухе.

- Все, фройляйн Рифеншталь! Порядок!

- Отлично! - Обернулась к рослому полковнику в пилотке. - Господин штандартенфюрер, куда нести оборудование?

- Вот сюда! - Тупорылый, как ангорский кот, офицер выкинул руку по направлению к черному домику близ крематория. - Располагайтесь!

- А где расположиться мне?

- Там же!

Дамочка в шляпке сделала книксен, глянула остро, насмешливо. По тропинке пошла к дому, как который указали ей пальцем. Навстречу шла худая женщина в белой медицинской шапочке, в сером, тугом подпоясанном халате. Дама в черной шляпке быстро охватила ее глазами: ага, доктор. Женщина в белой шапочке сурово глянула на гостью: кто такая?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});