Беллона - Елена Крюкова

- Марыся! Накормить заключенную!

Марыся метала на стол все, что под руку попадалось. Лилиана глядела оценивающе, как горничная умело стол сервирует. Чья школа? Ее.

- Когда родила?

Спросила по-немецки. Заключенная размазывала ладонью по лицу слезы.

- Когда родила? - повторила Лилиана тот же вопрос по-французски.

Снова молчание, слезы рекой.

Итальянка повторила тот же вопрос по-английски, по-испански, по-польски, по-итальянски. Плачет и молчит. Наконец, догадалась выкрикнуть это по-русски.

- Кокда родиля?!

Заключенная вздрогнула и отняла ладонь от мокрого лица. Марыся стояла рядом с накрытым столом, глядела услужливо, руки на белом переднике сложила по-заячьи.

- В среду...

- В зреду! - Лилиана сносно говорила по-русски. С жутким акцентом; но бойко и быстро. Хесс иной раз брал ее на допросы -- переводчицей. - Diablo! Малако эсть?!

Грубо пощупала ей грудь, запустив руку за ворот халата. Узница простонала.

- Только бы мастита у тебя не было, корова, - сказала Лилиана по-итальянски.

Марыся поняла. Щеки горничной покраснели. Глаза потупила.

- Задис эшь!

Наблюдала с интересом, как живой скелет ест, запихивает себе в рот руками спаржу, бутерброды, морковный салат, сыр.

- Тьебя будют кормит чьетыри раз в дэн. Поньяла?!

- Поняла.

Утерла рот ладонью. Глаза горели, созерцая еду.

Марыся налила в чашки горячего чаю. Нарезала лимон на дощечке. Лилиана медленно размешивала сахар ложечкой. Звон ложечки совпадал с биеньем сердца. Серебряное сердце. Позолоченное сердце. Стальное сердце.

Как трудно все-таки говорить на этом коровьем языке.

- Na, das ist alles? Пожрала? - Перешла на привычный немецкий. Русская глядела широко открытыми глазами. Лилиане показалось: сейчас повалится, стукнет лбом об стол. - Марыся! Неси сюда ребенка!

Горничная пулей ринулась в спальню. Уже тащила младенца, крепко прижимала к груди. Младенец разевал лиловый ротик, орал без голоса. Кажется, он задыхался.

- Ты неправильно перепеленала его, дрянь! - Лилиана хотела дать горничной пощечину, но удержалась. - Он не может дышать! Вот как надо!

Русская так же широко, изумленно глядела, как прямо на столе, среди грязной посуды и яств, эта бешеная Гадюка пеленает младенца, и глаза у нее останавливались, холодели, как стеклянные, как у куклы.

Она закусила губу. Марыся видела: кровь ползет по подбородку.

Впилась костлявыми пальцами в край стола. И все-таки упала.

С грохотом, именно так, как и предполагала Лилиана: крепко, как кеглей на кегельбане, ударившись головой о доски пола.

Лилиана не отвлеклась от своего занятия. Ребенок кряхтел уже довольно -- его освободили от сырых тряпиц.

- Возьми! А я этой займусь.

Марыся стояла с ребенком на руках и глядела, как Гадюка сует в нос русской ватку с нашатырем. Судорога прошла по худому телу, женщина очнулась. Лилиана сунула ей носок туфли под ребро.

- Вставай, быстро! Дай грудь ребенку!

Русская послушно встала. Ей казалось -- она встает быстро. На самом деле она походила на осеннюю муху, что пытается взобраться по отвесной гладкой стене и все время падает. Марыся подхватила ее под мышки, помогла. Усадила на стул. Лилиана сама рванула лацкан халата. Сама вытащила наружу белую, в синих жилах, грудь. Сама приткнула ребенка ближе, поближе к груди.

- Дай ему сосок! Дай! Ну же!

Обливая ребенка слезами, русская кормила его, длинный, как изюм, коричневый сосок все время выскальзывал из беззубых десен, русская опять втискивала его в двухдневные губы, крепко обнимала младенца, горбилась над ним. И плакала, плакала.

- Прекрати реветь! Ты видишь, он не ест из-за твоих слез! Из-за слез и молока у тебя не будет!

Рука Лилианы протянулась.

- Марыся! Дай полотенце! Скорей!

- Полотенца нет, госпожа, вот тряпка кухонная...

- Дай!

Марыся глядела во все глаза, как хозяйка кухонной тряпкой зло трет, вытирает бесконечные слезы у русской бабы.

Русская, хлюпнув носом, наклонилась ниже над ребенком.

- Милый... ты выжил... а мой...

- Еще будешь хныкать -- прогоню!

Гадюка крикнула это по-немецки, а русская поняла. Обтерла лицо полой халата. Затихла. И младенец затих: ел.

Три женщины, две молодых и одна девчонка, смотрели, как ребенок ест.

- Проклятье, - пробормотала Лилиана по-итальянски, - еврейский ребенок, черт. Да какой там еврейский! Белый! Русый! Истинный ариец! - Губы покривились. - Эта жидовка -- от немца родила!

Интересно, какой сумасшедший немец с жидовкой переспал?

А белокурые евреи тоже бывают? Да, бывают.

Как белокурые итальянцы. Как белокурые французы.

Черт, неужели и негры белобрысые на свете есть?

Кормилица осталась жить в медпункте. Три женщины под одной крышей -- это уже слишком, но другого выхода не было.

Итальянка косилась на кормилицу, когда она наклонялась над ребенком. Как ласково эта доходяга гладит его! У кормилицы не было имени, и у ребенка тоже.

- Как тебя зовут?

Лилиана приподнимала ей подбородок рукоятью хлыста.

Кормилица отворачивала голову.

- Как тебья имья?! - кричала итальянка по-русски.

Кормилица низко опускала голову. Так низко, что Лилиана видела ее седой затылок.

- Дарья.

- Дариа, bene. Зачем ты так ласкаешь ребенка? Это не твой ребенок. Твое дело -- жрать от пуза, пить много жидкости и кормить его, кормить! Но не ласкать! Поняла?!

Она все понимала, эта пройдоха русская. Все. Без перевода.

- Ласкать его могу только я!

И дать ему имя -- тоже.

Лилиана назвала мальчика Леонардо. Лео.

Лео, миленький, хорошенький, дивный львенок Лео, ты так прекрасно смеешься, когда ты сытый и сухой, ты же такой веселый, ну погляди на меня, Лео, ну протяни ручку, она уже пухлеет на глазах, она уже такая пухленькая, в перевязочках, ты хорошо питаешься, русское молоко идет тебе впрок, да ты растешь не по дням, а по часам, мой маленький Лео, надо бы тебя взвешивать, как это интересно!

Она вытребовала у лагерного начальства медицинские весы; поставила их в спальне -- и каждое утро клала ребенка на весы, тщательно, старательно взвешивала, и завела дневник, куда записывала, как Лео прибавляет в весе -- все до грамма. Кормилица спала в кладовке, где стояли ящики с лекарствами, коробки со шприцами и хирургическими инструментами. Их выписывали из Германии специально для доктора Менгеле.

Доктор Менгеле ставил в лагере медицинские опыты над узниками. Он был большой умелец: резал, сшивал, вырезал, выбрасывал, вставлял одно на место другого. Опыты были нужны Великой Германии: Фюрер хотел вывести новую породу неуязвимых арийцев и новый вид покорных рабов. Сильная нация должна покорить мир. Все другие народы служат немецкому; да еще как служат! На задние лапки встают! Вот это -- истина! Все остальное -- ложь!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});