Валентайн - С. Сомтоу

• память: 130 н.э. •

Погребальные игрища по Антиною проходят без лишней помпезности. Строго и аскетично. Обнаженные юные атлеты состязаются за лавровый венок в беге, борьбе и метании копья. Император наблюдает за всем из импровизированной ложи в наскоро, но добротно сооруженном театре, который потом облицуют мрамором. Его лицо абсолютно бесстрастно. Как маска. Хотя обряды все греческие, их серьезность и строгость поистине римская.

Он хотел, чтобы Лизандр был рядом, но мальчик-вампир не выносит солнца. Может, когда-нибудь он и научится выносить его свет, но сейчас — еще нет. Он спит в мраморном саркофаге. Саркофаг предназначен для Антиноя, императорского любимца. Прощания с телом не будет. Наверное, Антиной, раздувшийся от воды, уже не настолько красив, чтобы показывать его людям. Лизандр слышал, что бальзамировщики уже трудятся над его телом: вынимают все важные органы, набивают его селитрой, миррой и ароматными травами — готовят его к путешествию на запад. Саркофаг стоит на почетном месте у трона Цезаря. Мальчик-вампир крепко спит смертным сном, но его чуткий слух все равно ловит звуки из мира снаружи.

Даже в великой скорби император не забывает о делах государственных — отдает распоряжения и подписывает приказы, которые ему приносят раболепные чиновники. Он спокоен. Слезы он лил в одиночестве. Теперь же — на людях — он Цезарь. Тот, кто будет объявлен богом на земле.

Но когда начинается музыка, он уже не такой отрешенный и собранный. Сами песни — банальные и избитые: застольные песни, любовные мольбы, обращенные к какой-нибудь безлико-прекрасной девушке или юноше, в эолическом стиле, псевдогомерический эпос. Хотя музыка проникает в холодный саркофаг, Лизандр недвижим. Лишь одна песня врывается в его смертный сон без сновидений: песня на кельтском, в исполнении юного Клаэлина — ее рваная сбивчивая мелодия передает боль и глубокое отчуждение гораздо острее и проникновеннее, чем все остальные песни с их сглаженными мелодическими оборотами и искусными колоратурами[71].

Представление «Царя Эдипа» начинается поздно вечером. Цезарь сидит, погруженный в печаль и сумрак. Лизандр, обратившись туманом, истекает наружу из запечатанного саркофага и садится, никем не замеченный, у ног императора. Он принимает обличье создания тьмы. Сейчас это ворон. Его тревожат повязки на запястьях у Цезаря. Вскоре показывается и кровь. Но такой малости вряд ли достаточно, чтобы утолить голод.

Представление проходит при свете сотни факелов. Зрителей почти нет — как это может быть? Антиноаполис — это всего лишь идея в голове у императора. За деревянным помостом, обозначающим костяк будущего настоящего театра, виднеются пальмовые деревья, а за деревьями — песчаные дюны. Ветер пустыни несет прохладу. Оркестра не видно, он скрыт в глубокой тени.

Актеры играют тускло, без блеска. Деревянные маски нелепо гротескны. В Помпеях все было не так. Времена изменились. В Египте естественные пропорции эллинического искусства преувеличены до абсурда. Мальчики-хористы поют свои партии пронзительными и надрывными голосами. Наверное, считается, что такое пение должно пробуждать страсть и страх. Но вместо высокой трагедии Софокла получается пафосная истерика, и последние строчки отзываются в сердце Лизандра горькой иронией:

Значит, смертным надо помнить о последнем

нашем дне,

И назвать счастливым можно, очевидно, лишь

того, Кто достиг предела жизни, в ней несчастий

не познав.

Если бы поэт знал... если бы он вкусил смерти прежде, чем написать эти строки, он бы понял, что превыше горечи жизни — горечь вечности.

Цезарь требует еще вина. Опасаясь быть обнаруженным, мальчик-вампир снова меняет обличье и вливается в пляску теней от дрожащих факелов, стоящих по четырем углам трона.

Теперь он — черная кошка. Обдирает когтями золотые нити на пурпурной императорской мантии. Забирается на плечо к богу. Представление подходит к концу. Дочь Эдипа, юная Антигона, уводит отца, который сам себя ослепил, хор направляется следом за ними в медленном танце, не радостном, но и не скорбном. Этот запутанный сложный танец представляет всевластие мойры, закона судьбы, который не в силах нарушить ни боги, ни смертные. Черная кошка легонько прикусывает императору ухо. Слизывает кровь шершавым язычком. Цезарь вздыхает.

— Антиной тоже так делал, — говорит он, и, кажется, в первый раз в его воспоминаниях Антиной обретает человеческие черты.

На них никто не смотрит. Мальчик-вампир вновь принимает обличье человека.

— Тебе надо как следует отдохнуть, — говорит император. — Завтра мы явим им чудо.

— Я восстану из мертвых?

— Да.

— Ты действительно веришь, что я — Антиной, который воскрес и стал богом?

— Послушай, Лизандр. Когда я увидел тебя в первый раз, — Цезарь понижает голос, чтобы его не услышали факельщики у трона, — когда я увидел тебя в первый раз, я преисполнился безумной надежды. Теперь я знаю, что ты — не он. Но мы должны явить людям чудо. Ты бы видел его лицо, когда он мне говорил, чтобы я ни о чем не тревожился, что все будет хорошо, что он утолит мою боль и печаль, а вместе с ними — и муки моей разделенной империи. Он был ребенком с простой детской верой в чудеса. Но ты — не ребенок, я знаю. Твои глаза. Они выдают твой истинный возраст. Антиной бросился в Нил и показал мне, что я — всего-навсего император, а он — мальчик, который может стать богом, спасителем, верховной жертвой. О, но он не всегда был таким серьезным! Он меня часто смешил; с ним я смеялся по-детски. Он умел осветить даже самые темные и унылые мгновения. И ради него я сделаю так, что чудо случится. Завтра, на третий день, Таммуз восстанет из мертвых. И не важно, что ты — не он. Для тех, кто творит чудеса, чудеса — никакие не чудеса, а результат тщательной подготовки и ловкости рук. Но если они укрепляют людскую веру, значит, они истинные чудеса. Я уже составил декрет для Сената, который объявит его богом. И ты мне нужен для этого маленького представления. Чудо — это искусство. Искусство иллюзии.

На этих словах музыка умолкает, и актеры склоняются в низком поклоне, встав на одно колено на краю деревянной сцены, в надежде, что Цезарь вознаградит их за старания — кошель ауреусов[72], поместье на Сицилии, объятия красивых рабынь.

И император одаривает их щедро. Актеры едва в состоянии унести императорские дары. С благодарностями и поклонами они направляются к выходу и растворяются в сумраке.

— Сейчас тебе нужно вернуться в гроб, — говорит император. — А потом ты получишь свою свободу — еще до рассвета.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});