Вернадский - Геннадий Аксенов

Таков всегдашний и страшный, в сущности, путь идеи, «овладевающей массами». Она уже неузнаваема в четвертом, а социально он и есть самый сильный и опасный.

Так и социализм, начавшийся как чистое учение справедливости и добра и во всем превратившийся в свою противоположность, стал словесным оформлением убийств и зверств.

* * *

Итак, ему лично теперь в Киеве ничто не угрожает. Зато над Академией наук нависла грозная опасность ликвидации. Большевики хотя бы содержали ее, платили ученым, ассигновали кое-какие средства на исследования. Добровольческие генералы знать ничего не хотят о какой-то академии. Да что там академия? Они не хотят слышать ни о какой Украине, будь то государство или федеративная республика. Есть Киевская и другие губернии в составе единой и неделимой России.

Но во имя чего уничтожать начатую научную и культурную работу? И что говорить людям, ее начавшим?

Решает поехать в Ростов, где при штабе Добровольческой армии находилось правительство или Особое совещание, занимавшееся делами гражданского управления. В его составе много знакомых по Петербургу. 23 сентября Вернадский приехал в Ростов. Остановился в богатом доме управляющего табачными фабриками Асмолова C. Л. Минца.

В центре Белого движения уже более широкие горизонты. Здесь иностранные корреспонденты, в том числе муж «кадетской летописицы» Ариадны Тырковой корреспондент лондонской «Таймс» Гарольд Вильямс. Иногда можно почитать европейскую газету, которых он не видел несколько лет. Поскольку сплошного фронта нет, просачиваются и люди, и сведения из Москвы и Питера. Главное — репрессии, массовые аресты (до тридцати тысяч человек в одной Москве). Потери среди интеллигенции ужасающие. Вернадский записывает массу достоверных сведений и слухов об известных и знакомых.

Здесь собрался цвет кадетской партии, много старых друзей. Он общается с Новгородцевым, Паниной, Астровым, Павлом Долгоруковым. Почти все они входят в Особое совещание, созданное Деникиным для нужд гражданского управления, фактически Белое правительство Юга России. Начав хлопоты, Вернадский понимает, что все должен решить Деникин. Но важно правильно подготовить документы и подать дело. Несколько дней он обговаривает вопрос с товарищами по партии. Почти все становятся на его точку зрения: нельзя разрушать академию. Правда, почти все не видят ее как Украинскую академию. Возникают варианты. Она должна быть филиалом Российской академии наук с одновременным созданием такого же в Москве или просто академией в Киеве, но вести дела на русском языке и т. д. Вернадский пишет предварительную записку и готовит аудиенцию у главнокомандующего.

Массу мыслей вызывают у него обстановка в Ростове, беседы с друзьями по ЦК, ознакомление с положением дел на фронтах и в областях, занятых белыми. И вот он чувствует, как сам меняется и, как огромный корабль, медленно разворачивается к иным, более широким горизонтам за пределами междоусобной войны. Еще по инерции он как бы участвует во всех обстоятельствах ее. Он даже выступает в киевских и ростовских газетах с публицистическими статьями об академии, русской и украинской культуре, их взаимодействии в составе новой демократической единой России и о местном самоуправлении. В этих последних статьях (правда, во второй приезд в Ростов, в декабре) он верен себе: дело должны решить только местное самоуправление и аграрная реформа. Та система управления военного времени, которая только кажется эффективной, вызывает ненависть населения и коррупцию. Только ответственное самоуправление способно решить эти две проблемы. И чем отчаяннее положение, тем точнее нужно проводить в жизнь научные принципы либерализма36.

Но все это уже его личные арьергардные бои. Он все же отходит от дел текущих и поворачивает к науке. 26 сентября записывает: «Затем целый день по делам Академии. Большой разговор об Академии наук с Долгоруковым. Уничтожать не хочет, но надо сохранить в латентном состоянии. Не знаю, что со мной сделалось. Я так ярко и глубоко чувствую самодовлеющее значение своей работы научной, что впервые могу говорить об этом не как о своем деле, а как о таком, которое может оправдывать отход от участия в событиях дня. Мне кажется, что и с национальной точки зрения это самое большое, что я могу дать. Среди зоологических украинских и великорусских инстинктов хочется уйти во что-то такое вечное, которое стоит выше этого, и с чем я соприкасаюсь в той творческой научной работе, которой живу эти месяцы»37.

Отошедши от противостояния, он уже не занимает место на баррикаде. Пока еще он держит сторону добровольцев. Не потому, что они правы. Скорее, не правы, но те — не правы еще больше. Приходится выбирать не между хорошим и плохим, а между плохим и очень плохим. Добровольцы хотят возвращения старого, что абсолютно невозможно. Распад России уже произошел. Все лозунги их — несерьезные приманки. Но делать нечего, приходится быть с ними.

В этих неопределенных обстоятельствах — на чем стоять, чему верить? Только самому себе. События иррациональны. И надо доверять своей интуиции и держаться за научную истину. Дневник 28 сентября: «В разговоре с С. Вл. Паниной я как-то сказал, что сейчас (в ответ Юреневу [член ЦК Конституционно-демократической партии. — Г. А.) о возможности или невозможности уехать и отдаться научной работе в связи с зоологическими украинскими и великорусскими настроениями) я пришел к заключению, что опору в жизни я нахожу только в самом себе и только в глубине своей личности я считаюсь в своих моральных решениях. С. Вл. говорит, что она давно руководится тем же самым. Сейчас я чувствую, когда я опираюсь на самого себя, что я как бы углубляюсь в какую-то глубь, в какую-то бесконечность и этим путем нахожу такую опору в своих решениях в окружающей жизни — на поверхности, какой не ожидал. Точно в окружающей меня бурной стихии я сижу на прочной и неподвижной скале»38.

Вероятно, уверенность ощутил в нем и Деникин, который принял Вернадского 30 сентября. На другой день ученый записывает, что генерал производит хорошее впечатление. Виден человек умный и с темпераментом. Любые аргументы выслушивает, ищет выход из положения, есть в нем и чувство государственности, проявляющееся в боязни быстрых, скоропалительных решений.

«Тут он улавливает что-то новое в создании еще одной Академии наук помимо Российской. Не знал, что в других странах их несколько. Я указал ему в поданной записке на опасность того, что уничтоженная здесь Академия возродится или за кордоном в связи с германской или польской культурой, или в Киеве в виде чисто украинского центра. <…> В конце концов, он указал, что они завтра (т. е. сегодня) рассмотрят это дело, тогда меня известят»39.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});