Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов

Маман опять вмешался:

— Не дадите хану двадцать тысяч тилля, он возьмет двадцать тысяч жизней. Понимаешь ли ты это, Айдос?

Охладить должны были Айдоса слова Мамана. А не охладили. С решимостью прежней он сказал:

— Сколько бы ни взял хан наших жизней, не склоним перед ним головы!

Юные степняки, принимавшие участие в состязании, растерянно глядели на Айдоса. Перемена в старшем бии и пугала, и радовала их.

— Дедушка-бий! — подошел к Айдосу юный Ерна- зар. — Это — война?

Произнесено было уже страшное слово Маманом. В запальчивости, правда, произнесено. Можно ли повторить его, осознав все, что произошло и что должно произойти. Подумал Айдос, спросил себя и ответил Ер-назару:

— Война, сынок!

Надо было еще спросить степняков. Возбужденные, с горящими гневом глазами, стояли они перед старшим бием.

Убив Музафара, убьем ли остальных притеснителей? — сказал Айдос, обращаясь к толпе.

— Убьем! — как эхо повторила толпа.

Маман, своенравный, несговорчивый Маман, протянул к Айдосу руки:

— Брат мой! Ты всегда водил войско хана против народа своего, поведешь ли теперь народ свой против войска хана?

Кольнул больно старшего бия Маман. Прошлое-то не простым было. Не предавал свой народ Айдос. Объединить хотел под властью хана. Но не время объяснять все это, не время каяться. Потому, уняв боль сердца, сказал Маману и всем степнякам Айдос:

— Если пойдут за мной!

— Пойдут, — заверил Маман.

Не помнили люди прошлого. А если и помнили, то только хорошее, мало ли, много ли его было. Не хотел зла степи Айдос, добра хотел — это знали люди. И закричали дружно:

— Веди нас на хана, Айдос-бий! Повел Айдос степняков.

Тогда-то, в одно из новолуний, ненависть к правителю Хорезма поставила его впереди ополченцев. Принял он на себя тогда роль вожака, и принял с радостью, потому что желание действия было великим. Схватиться скорее с нукерами хана — вот чего хотел старший бий, испепелить врагов, отсечь голову самому правителю. Растоптать осиное гнездо!

Теперь, когда степняки шли к берегу Амударьи, шли безоружные — палки да ножи, разве это оружие! — Айдос понял, что идут они не побеждать, а умирать.

По слухам, ханское войско уже приближалось к реке. Сотни лодок и плотов были подогнаны к берегу, чтобы принять конников и переправить на другую сторону. Здесь соединившись, нукеры цепью двинутся на безоружных степняков и перебьют их мечами, как молодой камыш. И следа не останется от войска Айдоса. Потом конница растечется по аулам, кровью обольет землю, и будет этой крови столько, что лошадям придется идти по ней вброд, как по реке.

Боялся этой крови Айдос. Велел аульчанам сняться с зимовок и идти к берегу моря, перебраться на Желтый остров — Сары-атау — и там переждать трудное время. Первыми должны были отправиться к морю семьи восставших степняков.

Только после того как началась откочевка степняков, старший бий повел войско на юг. Он намеревался остановить хивинцев на правом берегу Аму, когда те сойдут с лодок и плотов и начнут двигаться вверх по крутому склону.

«Сцепимся с хивинцами, — думал Айдос. — Не дадим им выйти на каракалпакский берег. Умрем в борьбе, и пусть могилой нам будут волны Аму».

О смерти думал Айдос. Все время о смерти. И, ведя свое войско к реке, он торопил смерть. Скорее бы!

Но у самой реки мысль о смерти покинула старшего бия.

Передовой отряд поймал лазутчика и привел к Айдосу. Лазутчиком оказался помощник Кабула, забитый парень, с трудом слова складывающий. На все вопросы отвечал уклончиво: «Ничего не знаю. Хозяин послал меня встречать гостей». Разговорился помощник, когда его оттянули несколько раз плетью. Оказалось, что гости хозяина не простые. Четыре сотни нукеров. Они должны переправиться через Аму у джангиле-вой рощи. Здесь их встретит помощник Кабула и проведет в аул бия. Сигналом к переправе будет костер, который помощник разожжет на правом берегу.

Никто не поверил помощнику. Яков, который командовал пешими степняками, сказал, что глаз у помощника недобрый, что не поймали его, а сам он пой-мался и, боясь плетей, придумал всю эту историю с ночной переправой.

Айдос поверил. Нужен ему был костер на правом берегу, заросли джангиля и узкая крутая тропа. В зарослях он мог укрыться со своими степняками и ловить по одному нукеров, отнимать у них оружие и коней. Здесь он мог победить хивинцев.

— Будешь вместе с нами ждать нукеров, — предупредил Айдос лазутчика. — Если не придут, умрешь страшной смертью.

Хотел Айдос отправить сыновей к морю: гибель всей семьи слишком большая жертва небу. Достаточно всевышнему смерти братьев старшего бия — Бегиса и Мыржыка. Пусть продлится род Султангельды в юных Рзе и Туре. Но, понадеявшись на победу у переправы, оставил сыновей при себе. Этим укрепил надежду на лучшее и у остальных аульчан.

Едва смерклось, степняки подошли к зарослям джангиля и укрылись в них. Человек двадцать Айдос спустил к воде. Там начиналась тропа, сдавленная с двух сторон густым камышом. Из камыша можно было забрасывать на всадников арканы и стаскивать с коней, если бы, почувствовав опасность, они решили вернуться к лодкам.

Ночь летом темная. Месяц рано покидает небо, остаются лишь звезды, а их свет ничтожен, как свет тлеющих углей в очаге. В двух шагах на земле ничего не видно.

Затаились степняки, ждут, когда запылает костер и от другого берега Аму отойдут лодки с хивинцами.

Ночью каждая минута кажется часом. В темноте-то все движется медленно, давно пора бы вспыхнуть огню, а он не вспыхивает. Занемели ноги, глаза закрываются в дреме.

Наконец занимается пламя, малиновые отсветы ложатся на кроны джангиля.

Время, значит!

Проверил Айдос посты, напомнил степнякам, что надо делать, когда появятся хивинцы. Подошел к лазутчику, спросил:

— Не боишься смерти? — Боюсь, бий…

Похолодело сердце Айдоса. Понял, что предан и спасти степняков уже нельзя.

— Когда догорит костер, умрешь!

Костер догорел к рассвету. Хивинцы не появились на правом берегу.

Степняки бросили лазутчика на угли костра и затоптали ногами. Он кричал, умирая, и крик его был страшен.

— Здесь подождем хана или двинемся ему навстречу? — спросил степняков Айдос.

Хивинцы под покровом ночи наверняка уже переправились через Аму и шли вдоль берега к зарослям джангиля.

— Лучше двинуться навстречу, — решили степняки. — В открытой степи биться легче.

Не успели они, однако, выйти в степь. Бой начался у берега. Хивинцы охватили войско Айдоса полукольцом и стали прижимать к реке.

Кровь лилась обильно. Степняки не сдавались, не просили пощады, и хивинцы рубили их. Цепь за цепью падали под копыта разъяренных коней.

Айдос видел, как дрался с нукерами Яков, защищая сыновей бия Рзу и Туре, как все трое, обезглавленные, легли на землю, чтобы не встать больше. Слетела с плеч голова отважного Нурлыбека. Падали и падали степняки.

— Уходите к морю! — крикнул Айдос. — Не жалейте коней!

Слева была роща; она, как песок, поглотила степняков. Приняла она и Айдоса с Доспаном. Среди ветвей джангиля стали выбирать себе тропы беглецы. Кто сворачивал на север, кто на запад. Айдос повел Доспана на восток, в сторону Айдос-калы.

Отпустила их роща, и поскакали бий и стремянный по вольной степи.

Легкий был конь под Айдосом, нес седока как ветер. Не отставал от буланого и гнедой Доспана. От смерти уходили. Но уйдешь ли от нее? Догоняли бия и стремянного хивинские нукеры. Стая целая летела за беглецами.

Стал сдавать буланый. Измок, пеной изошел. Вот-вот уткнется мордой в землю. Остановил коня Айдос. Слез с седла. Сказал стремянному:

— Доспан, сынок! Степь велика, а тропа моя кончилась.

— Зачем так, дедушка-бий? — напугался стремянный. — Мы дойдем до аула и сменим коней.

— Коней, может, и сменим, да некуда ехать нам. Слезай сынок.

Оставил седло Доспан, подошел к бию:

— Нельзя нам терять время. Хивинцы близко.

— Если близко, то и спасаться незачем. — Айдос вынул из ножен меч и протянул стремянному. — Помнишь уговор наш: быть вместе, когда на коне и когда под конем? Под конем я, сын мой. Мудро ли поступал, будучи в седле, люди рассудят, теперь я себе сам судья. Возьми меч, и пусть рука твоя не дрогнет!

— Дедушка-бий, — заплакал Доспан. — Не могу я… Не могу.

— Значит, хочешь, чтоб сделали это враги… Они уже близко. Не медли, сынок!

Айдос опустился на колени и откинул с плеч чапан, оголяя шею.

— Нет! — застонал Доспан.

— Велю!.

Поднял меч Доспан, замахнулся и что было силы ударил по обнаженной шее бия.

Голова отсеклась и упала на траву.

Когда подъехали на взмыленных конях хивинцы, Доспан сидел на земле, держа в руках голову Айдоса.