Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов

Торопиться, однако, надо, — сказал Айдос. — Ко второму новолунию, все юноши должны прибыть в Айдос-калу на состязание.

Наступило второе новолуние.

Как известно, две недели луна показывает миру свое лицо, две недели прячет его. И вот, пока она прятала лицо и ночи в степи были темными, со всех аулов потянулись в Айдос-калу юноши. Кто на коне, кто на осле, кто на верблюде. Хотелось молодым показать силу свою, ловкость свою, сообразительностью отличиться. Потому спешили, чтобы золотистый серп луны, только что народившийся, увидеть уже в Айдос-кале.

Торопились в аул старшего бия и пожилые степняки. Мериться силой и ловкостью с юными не собирались, но посмотреть на сильных и ловких было интересно каждому. Да и не всегда эти юные были чужими: кто вез на состязания брата, кто сына, кто внука. Маман, теперь уже не бий и не старейшина рода, сопровождал юного Нурлыбека, сына Атабек-палвана, погибшего вместе с кузнецом Никифором в русских лесах, сражаясь вместе с партизанами против французов. Нурлыбек был Маману вроде внука или даже правнука: к новолунию бывшему бию стукнуло восемьдесят четыре. Судьба могла подарить ему правнуков, но не подарила даже сына, и Маман доживал свой век, заботясь о сыновьях и внуках соседей. Особенно внимателен был к сироте Нурлыбеку, все отдавал юноше, хотя отдавать-то было уже нечего — разорил хан жанадарьинский аул, поджег юрты, угнал скот. Пепел лишь оставил Маману. А из пепла возрождается лишь сказочная птица. Человек же умирает на пепле. Теплилась едва жизнь Мамана. Сед был, как аист, сух, как осенний тростник, слаб, как заезженный конь. Из аула не выбирался давно. Впервые за несколько лет сел в седло, чтобы юного Нурлыбека проводить до Айдос-калы, самого же Мамана сопровождал Яков, сын Никифора, тридцатилетний богатырь, только что вернувшийся из России в родные места и принесший с опозданием великим печальную весть о гибели посланцев степи.

Маману хотелось и Нурлыбека показать, и самому кое-что увидеть, — степь-то небось изменилась за столько лет! Аулы стоят близко друг к другу как деревья в роще. Прежде едешь и день, и два — и дымка не увидишь. Теперь не успеешь от первого аула отъехать, как перед глазами второй. Собрал хан каракалпаков, сцепил аул с аулом, юрту с юртой — гнездо большое. В стороне лишь один аул Айдос-кала — край земли хорезмской, за ним бесконечная вольная степь.

Айдос, говорят, тоже изменился. Так изменился, что и не узнать. Вот и захотелось Маману посмотреть, каким же стал старший бий. С этим желанием и подался в дорогу за день до новолуния. Пока соберется молодежь, Маман успеет поговорить с Айдосом, сумеет разгадать, что в душе старшего бия.

Изменился сильно старший бий. Когда подъехал к белой юрте Маман, его встретил немощный старик, седой весь, сутулый, с глазами, полными неизбывной печали.

— Айдос, ты? — протянул к нему руки Маман.

— Я, отец.

Отцом назвал Мамана старший бий, хотя по виду они были ровесниками.

— Собрал силы, приехал к тебе, Айдос, чтобы увидеть молодую степь, — объяснил свое появление в ауле старшего бия Маман. — На кого похожи юные степняки: на нас или на тех, кто будет после нас?

— Худо, если на нас, — ответил Айдос. — Мы-то не смогли ничего сделать для своего народа. Пусть походят на тех, кто будет после нас, и сделают то, что не смогли сделать их отцы.

— Наверное, ты прав, Айдос… — согласился Маман. Но для успокоения хозяина согласился. Ему-то совсем другого хотелось. И это другое высказал, когда сошел с коня и оказался в просторной юрте бия. — Наши внуки и правнуки будут другими, это истина. Но иным ли будет дело, которому они станут служить?

Понял Айдос, о чем думает гость, говоря о деле. Великий предок все еще не умер для Мамана, все еще бредит он русским ханством. Бедный Маман!

— Дело нашего народа — вольная степь. Своя земля, свой аул, свой бий.

— И свой хан, — досказал за хозяина Маман. Смутился Айдос. Конечно, свой хан. Об этом он мечтал всю жизнь. Этого добивался. И с этим уходит из мира.

— Да, свой хан.

Маман с горечью подумал: вот пришли они с Айдосом к последнему колодцу в пустыне. Утолят жажду перед концом своим. Дальше — смертная тропа. Всегда считал Маман, что смертная тропа — одна для всех. А оказалось, не одна. У Айдоса своя, у него, Мамана, — своя. Старший бий уйдет тропою хана, Маман — тропою безвестных степняков. И никогда, никогда они не встретятся, даже в том мире.

— Вот я привел двух юношей, — сказал Маман, показывая на Нурлыбека и Якова. — Один примет участие в состязании, объявленном тобой, Айдос. Ему семнадцать лет, и он сын Атабек-палвана, знатного степняка, отдавшего жизнь тому делу, которое завещали нам предки. Второй сын — кузнеца Никифора, тоже отдавшего жизнь делу наших предков.

— Русский? — понял Айдос.

Каракалпак, — ответил Маман. — Я усыновил его. Он родился на нашей земле и знает наш язык, как свой родной. Он женится на каракалпачке и навсегда останется среди нас. Но не пугайся, Айдос. Яков не примет участие в состязании, хотя силен и смел, как богатырь. Ему тридцать лет. Ты же установил предел — семнадцать лет. Будь по-твоему, Айдос. Народ тогда силен, когда он молод. Молодость степи мы и увидим завтра и узнаем, какое дело ей по плечу.

Айдос выслушал Мамана и поразился смелости старика. Убежденности его поразился: не согнула его беда, не погасила огня души Мамана. Верил, должно быть, старик в то, что говорил. «А в чем его вера? — подумал старший бий. — Кому он молится? Бог-то у нас один. Почему же Маману он дает силы, а мне нет? Почему в его сердце горит огонь надежды, а в моем — погас? Значит, Маман живет, а я умираю?»

— Увидим молодость степи, — повторил Айдос слова гостя и добавил свои:- И простимся с ней.

Он для того и сзывал юношей, чтобы проститься. Однако это была лишь мысль, печальная, но мысль. Когда же высказал ее сейчас Маману, то почувствовал себя, верно, уходящим. И не только грустно стало ему — боль охватила душу. Ком тугой подкатился к горлу.

— Зачем же прощаться? — спросил Маман.

— Время подошло…

В ту ночь засветился на небе тонкий, как нить золотая, новый месяц. Засветился в сумерках еще и уплыл вместе с ранними звездами на край степи. Пришло второе новолуние.

Утром начались состязания юношей.

Много молодых людей съехались в Айдос-калу. И всем им предстояло помериться силой и ловкостью. На зеленой траве, в окружении знатоков, встретились борцы. В семнадцать лет сила невелика. Еще не раздались в плечах юноши, еще не налились их руки мускулами. Да и рост не тот, что у настоящих палванов. Потому петушками задиристыми ходили по кругу юноши, наскакивали друг на друга, хватали за пояса, но повалить на землю противника не могли.

Нурлыбек, которого привез Маман, выделялся среди джигитов и ростом, и силой. Повалил одного, другого противника. До четвертого добрался и тут встретил Ер-назара, сына Мыржыка. Ростом юноши были одинаковы, а вот силой отличались. Ерназар учился борьбе у казахского палвана Есета и знал все приемы. Умел подсекать ногу, давить ребром, закручивать пояс так, что противник опрокидывался наземь. Все это Ерназар применил против Нурлыбека и победил его.

Знатоки стали кричать:

— Ерназар-палван! Ерназар-палван!

— Ерназар-богатырь! Ерназар-богатырь! Признали знатоки юного Ерназара победителем.

И хотя последнее слово принадлежало старшему бию, он не посмел изменить этот приговор. Ерназар объявлялся юным палваном, первым силачом степи.

Айдос подошел к юноше и поцеловал его широкий, крутой, как у всех наследников Султангельды, лоб.

— Не ослабеть твоим рукам, не устать твоему сердцу, Ерназар! — Он обвел взглядом круг, отыскивая учителя Ерназара. Коренастый, налитой мускулами казах сидел в первом ряду. — Встаньте, Есет-палван! — повелел Айдос. — Один раз скажем — слава ученику, три раза скажем — слава учителю!

Казах поднялся и, улыбаясь, поклонился старшему бию.

Айдос снял с себя бархатный, отделанный золотой каймой халат и накинул его на плечи Есет-палвана.

— Этот чапан подарил мне Мухаммед Рахим-хан, правитель Хорезма. Теперь он принадлежит вам. Будьте ханом богатырей, растите сильных и смелых степняков. Сейте доброту и справедливость!

Поразили всех слова Айдоса. Поразил поступок его. Не победителя наградил старший бий ханским халатом, а наставника победителей. Не ученика, а учителя. Поразились степняки, но согласились с решением Айдоса. Словно не старый бий, немощный, доживающий последние дни, так решил, а молодой, своевольный и упрямый, удивлявший степь и словами, и поступками. Мудростью своей загадочной удивлявший. И степнякам понравилось это возвращение к молодости.

Тысяча лет хану богатырей! — закричали они радостно. — Тысяча лет!

Когда восторженный гул стих, Айдос обратился к Ерназару: