Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - Яшар Кемаль

— Гляди, какие помидоры, — сказал Решид Керему-уста. — Я таких еще сроду не видывал.

— И я тоже не видывал, Решид-ага.

— Послушай, Керем, я каждый год краду их по кустику и сажаю на своем огороде.

С этого все и началось. Керем-уста тоже украл один кустик и, чтобы его вырастить, поселился в ложбине между Флорьей и Менекше.

Через несколько дней рыбак Хасан встретил Керема-уста с револьвером в руке.

— Ну что ты так разбушевался? — стал увещевать его Хасан. — У тебя трое чудесных детишек. Да, верно, весь Менекше, весь Кючюкчекмедже, весь Стамбул знает о том, что с тобой случилось. Ну и что из того? Ты ведь еще молод, тебе жить да жить. Где ты купил этот револьвер? Такие, я знаю, делают в Меневише… Ты, видать, собираешься в Германию? А где ты достанешь денег на дорогу? В долг возьмешь? Но ведь если ты убьешь Нериман и Халима, тебя засадят в тюрягу. Что тогда станет с ее ребенком? Он-то ведь ничем не виноват. А что будет с твоими детьми? Ты совсем спятил, Керем. Кровь смывают не кровью, а водой. Ты ведь растил своих детей, как цветы. Неужели же теперь обречешь их на сиротство?! Да и как ты будешь сидеть в тюрьме? Даже немецкого языка не знаешь. Подумай хорошенько.

— Убью ее, убью. Так там и сгниет в чужой земле! — орал Керем, махая револьвером. — Убью ее! — Он сам не узнавал своего голоса.

— Не говори глупостей! — несмело уговаривал его Хасан. — Что с тобой стало, просто понять не могу. Слушать тебя стыдно. Не только на себя и на жену, на всех нас пятно кладешь. Опомнись!

Но Керем продолжал вопить:

— Пристрелю, пристрелю, как собаку!

На его крик собралось много народу.

— Что ты задумал, Керем? — плача сказала тетушка Айше. — Да ты в своем ли уме, Керем?

— Не убивай ты ее, — спокойно произнес Музаффер, подкручивая пышные, как лисий хвост, усы. — Мало ли тебе женщин на свете? Только махни рукой — пятьдесят набегут. Мигни — еще пятьдесят.

— Что ты несешь? Уши вянут слушать, — возмутился рыбак Ферхад. — Ни одна путная женщина не захочет с тобой дела иметь, а ты тут развел: «Только махни рукой… пятьдесят…»

— Я знаю, что говорю, — с тем же спокойствием возразил Музаффер. — Я бы так и поступил, останься я, как Керем, с тремя детьми на руках.

В разговор вмешалась Зейнаб, лучшая штопальщица рыбацких сетей во всем Менекше. При каждом слове ее черное, морщинистое старческое лицо злобно подергивалось.

— Застрели ее! — выкрикнула она. — Застрели ее, мерзавку! Говорят, в Германии она каждую ночь спит с новым мужчиной. Каждую ночь — с новым. Застрели ее, Керем. Или себя. Никаких уговоров не слушай. Не слушай никого! Ведь она опозорила тебя. А позор смывают только кровью. Плюнь тому в глаза, кто говорит другое. — И она с презрением оглядела собравшихся.

По крыше кофейни застучали крупные капли, хлынул ливень. А народ не расходится. Кого тут только нет: и дети, и молодежь, и старики. Кричат, спорят, ругаются. И над всем этим гвалтом взметывается зычный голос Керема-уста.

— Не повезло бедняге! Опозорила его жена! Да убережет нас всех Аллах от такой беды! — кричат со всех сторон.

Коротышка Чорумлу Вели молчал-молчал и наконец решил высказаться.

— Честь надо беречь как зеницу ока! — изрек он и с довольным видом оглядел всех.

Дождь все еще лил, когда Керем-уста забежал домой, схватил сумку и отправился в лавку зеленщика, что стояла на самом берегу. Взял три кило помидоров, кило баклажанов, лук и оливковое масло. Мясник отвесил ему хороший кусок мяса. Денег с него никто не спросил, а сам он про них и не вспомнил.

— Сдурели, что ли, там, в правительстве! — удивлялись люди. — Дать паспорт сумасшедшему!

— Неужели не знают, что он задумал?

— Конечно же, знают. Как не знать!

— Но ведь тут и честь правительства задета. Деньги и револьвер ему дали в полиции. Поэтому-то он и ведет себя так смело.

— Верно, верно. Вот уже целый месяц, как он бегает, словно угорелый, вопит: «Убью!» Конечно же, полиция слышала. И сам комиссар Хайри-бей тоже слышал. Ну и что? Он только посмеивается в усы, мое, мол, дело стороннее.

Пока в кофейне и около нее продолжались все эти пересуды, Керем-уста пробовал развести у себя в саду костер. После нескольких безуспешных попыток он натянул над дровами брезент, и тогда дело пошло на лад. Керем-уста сложил в закопченную кастрюлю мясо, помидоры, баклажаны, лук, травы, которые оказались у него под рукой, и начал варить обед. Когда обед был готов, дети и девушка уселись за стол, поели в молчании. Девушка промокла до нитки: конечно, бегала следом за Керемом. Керем заметил это, но виду не подал. Когда обед кончился, он вдруг схватил ее за руку и поволок за собой с криком:

— Убирайся, проваливай! Куда хочешь — хоть в ад. Можешь руки на себя наложить. Мне бы это, кстати, тоже не помешало сделать.

И вдруг пристыженно оглянулся на детей. Они сидели не шевелясь, с напряженными, бледными лицами. У одного темнело большое пятно на воротнике. У другого была порвана рубашка. Третий, грязный и неумытый, шмыгал носом.

— Идите в дом! — закричал Керем-уста. И пустился бегом во Флорью. Сильный ветер вздымал высокие пенные волны. В море не осталось ни одной рыбацкой лодки, только вдалеке, в серебристой кипени, покачивался серый пароход.

Но вот ливень наконец кончился, снова засияло солнце. Зажгло окна домов, распахнуло закрытые наспех двери. Ярким пламенем вспыхнула старая теплица. Погас свет в кемпингах. Вылетели из гнезд ласточки. Освеженные, омытые, новыми красками заиграли цветы.

Керем сбегал на почту, послал письмо в Германию. На обратном пути завернул ко мне. Он улыбался, но в темно-синих глазах поблескивала холодная сталь.

Измученный, вымотавшийся, он опустился на тахту и тут же уснул. Пробудился лишь на другой день. И долго озирался, никак не мог понять, где он находится.

— Ты у меня дома, Керем, — объяснил я и, видя, что недоумение в его глазах не исчезает, повторил: — У меня дома, Керем.

По мере того как мой гость приходил в себя, голова его никла все больше и больше.

— Ты у меня в доме, — еще раз сказал я.

— Знаю, — ответил он. — Я вот раздумываю, что мне делать. Может, пойти к вали? Я написал много писем в Германию, но ни на одно так и не получил ответа. Только вали и может мне помочь. Ведь она уехала с моего официального разрешения… За то, что Нериман сделала, ее надо было бы убить. Но я не хочу никого убивать. Что же делать?

Казалось, у него вот-вот польются слезы. Лицо было землистого цвета.

Керем-уста протянул мне револьвер и паспорт:

— Побереги это у себя.

Затем он достал небольшую тетрадку с приклеенной к ней фотографией женщины:

— Это Нериман. Тут мои воспоминания. Пока я жив, не читай.

Я обещал выполнить его просьбу, и он ушел.

Снова лил дождь. Из темных, прорезаемых вспышками молний туч один за другим появлялись самолеты и шли на посадку. Волны с шумом обрушивались на берег. Было темно, как ночью, и на пароходе, что стоял на рейде, горел свет. У электрического столба покачивался мертвецки пьяный Керем-уста. Одна его рука — и без того большая, она казалась еще больше в неоновом свете — лежала на бедре рыжей девушки, одетой в зеленое платье.

— Живи и живи, — говорил ей Керем-уста. — Что хорошего в смерти? Мир все-таки прекрасен. Живи, дочка. Если хочешь, у меня дома. Присматривай за детишками. Они ведь сиротки. Это при живой-то матери. Как бы еще и без отца не остались.

Он долго целовал девушку в мокрые губы. Она вся дрожала от холода.

— Пошли, — сказал ей Керем-уста.

Он повел ее в ближний лесок, раздел. Тело у нее оказалось горячее, плотное, так и звенело под его руками. Там, в лесу, они до самого утра занимались любовью. Прямо на сосновых иголках. Когда наконец рассвело, оделись. Керем заглянул в глаза девушки и сказал просительно:

— Ты уж больше рук-то на себя не накладывай, не надо. Иди домой. Напои ребят чаем. И сама выпей. Для согрева.

Долгое время я не бывал в Менекше. И Керем не заходил ко мне. Но слухи о нем гуляли по всему Менекше, Чекмедже, Флорье, вплоть до самого Стамбула. Никто ничего не знал о рыжей девушке. Кто она, откуда родом? Почему хочет наложить на себя руки? Такая красавица, ей бы жить да радоваться, а она… Пусть лучше убьет Рюстема — пса паршивого, недоноска, гуляку! Этот ублюдок стащил лодку у Чакыра. Три дня прятался, боялся, как бы Чакыр его не убил. Пусть лучше убьет эту грязную свинью. Его легче убить, чем исправить.

Однажды, проходя мимо приморской кофейни, я увидел толпу. Оказалось, что Керем-уста снова поднял бучу.

— Убью ее, убью! — на весь берег вопил он. — Если сегодня сяду на поезд, послезавтра рано утром буду уже в Мюнхене. Отыщу дом, где она живет, схвачу ее сонную за волосы: вставай, подлая тварь! Протащу по всему мюнхенскому рынку, отведу на привокзальный сквер, поставлю под большим тополем, там такой, говорят, растет, молись, потаскуха! Пусть даже кинется мне в ноги, попросит пощады, вытащу револьвер и выпущу в нее все пули. Это для меня дело чести.